— Трое вышибал, — подхватил папаша Конкон. — Нам нужны крепкие парни. Немец, поляк и голландец.
— Потом Панас Мырный, — продолжала Бэби Блю. — Лакей из отеля «Париж», украинец. Пожилой человек. Он сам настоял, что тоже будет участвовать. Давно уже прячется у дома, где живет Тамара, следит за входом.
— Кто там ище? А, да. Один хозяин заведения собственной персоной. Тяжеловес. Был борцом на ринге. Он этого типа в пюре размажет, говорю тебе. Здешний, гамбуржец.
— То бишь, немец.
— Ясна дела, немец, — подтвердил Макс. — Разумное заключение, ха!
— И русский у нас тоже есть, — сказала Бэби Блю. — Механик с заправки, тут неподалеку. Тамара и он жутко втюрились друг в друга. Уж несколько недель, как знакомы.
— А русский как здесь оказался? — Я не переставал думать о фройляйн Луизе.
— Он сын советского офицера, который во время войны снюхался с немцами. В сорок пятом сбежал с маленьким сыном в Западную Германию, здесь и остался. И умер здесь. Сына зовут Сергей. Он сейчас засел в квартире у Тамары.
— А остальные кто где — на крышах, в коридорах, в разных местах на Ханс-Альберс-плац, — добавил Конкон.
— Потом еще Юрий, — продолжала перечислять Бэби Блю.
— А кто такой Юрий?
— Мой сладенький. Уже четыре месяца здесь. Сбежал из Брно. Мы живем вместе. Он тоже на стреме.
«И в заключение комиссар Сиверс, который привел все это в движение, тоже немец», — подумал я.
Одиннадцать мужчин, которые охраняют Тамару Скиннер, кроме полицейских и Макса. Одиннадцать человек тех же национальностей, что и мертвые друзья фройляйн Луизы…
17
— Если выживу, то на эти деньги арендую для Сергея заправку. У одного старика. Он давно хочет сдать ее в аренду и удалиться на покой. И сама стану порядочной, — шептала Тамара Скиннер.
Ей было около тридцати. Очень симпатичная блондинка с очень розовой кожей. Она беспрерывно курила, одну сигарету за другой. Сергей, ее друг, бегло говорил по-немецки, он постоянно нашептывал ей что-то ласковое и успокаивающее. Мы с комиссаром Сиверсом уже с семи часов вечера сидели в комнате Тамары. Сейчас дело было к полуночи. Дом, в котором жила Тамара, был старым, уродливым и ветхим. Здесь обитала беднота и проживало несколько проституток. Ночь от мороза звенела. И все-таки во всех подворотнях вокруг площади и по соседней Герхардштрассе, перед пивнушками и барами, топталась еще куча девочек, которые пытались составить конкуренцию тем, с Хербертштрассе, закрытой буферной улицы. Тамара уже в третий раз заваривала всем нам крепкий кофе.
Люди комиссара и полицейские с Давидсвахе, равно как и добровольные защитники Тамары, рассыпавшись по всей окрестности, караулили уже несколько часов. Конечно, могло случиться и так, что караулили впустую. Мы говорили мало и тихо, потому что все-таки надеялись, что визит к Тамаре состоится, а на убогой лестничной площадке с окошком в конце было слышно любое громкое слово. Квартира Тамары располагалась на третьем этаже. Этот многочасовой шепот и хождение на цыпочках уже действовали мне на нервы. Тамара и без того дрожала от страха. Русский и комиссар были само спокойствие. Теперь, когда Тамара налила всем свежего кофе, комиссар прошептал мне:
— Увидите, что я был прав. У того, кто придет, на совести Конкон и Карел.
— И как вы собираетесь это установить?
— Если его опознают и Тамара, и Панас Мырный — то это один и тот же человек. — Сиверс кивком поблагодарил Тамару и налил себе в кофе молока. — Того русского таксиста, Владимира Иванова, его не он застрелил, это я уже знаю.
— А кто?
— Американцы, — еле слышно ответил Сиверс. — Люди с Ниндорфер-штрассе, 333. Есть масса всяких тому доказательств. Да, там включились другие. Это американцам необходимо было убрать Иванова, потому что он знал об утопленном грузовике, а особенно после того как он сказал, что найдет шофера того грузовика и заявит на него в полицию. Очень хороший кофе, Тамара, и раз от разу все лучше. Может, мы останемся на всю ночь, а потом снова придем.
Тамара вымученно улыбнулась, а Сергей снова ей что-то прошептал своим басовитым голосом.
— Так что одна смерть, может, и останется безнаказанной, — шептал комиссар, — но две других будут искуплены, я в этом поклялся.
— Поклялись? — я вздрогнул, снова вспомнив слова фройляйн Луизы. — Кому?
— Самому себе, — слегка улыбнулся он, как будто доставил себе маленькую личную радость.