— Вижу, что навыков нет, — прозвучал голос учителя, — зато у тебя есть самое главное качество воина.
Палец Кру с силой ткнул в мою грудь, туда, где находится сердце.
Приступ паники стух.
А голову, к слову, мне все же пришлось побрить. В результате чего я сделался похожим на босоногого буддийского монаха. Взращенный годами образ успешного мужчины, бизнесмена, за несколько минут соскребло лезвие бритвы. Помимо обнуления личности, пришлось принять ряд ограничений: отказаться от мяса, отсечь сексуальные инстинкты и все лишнее, что отравляет разум, развлекает, рассеивает фокус.
Раз за разом мне напоминали, что я здесь не для того, чтобы впитывать знания, а чтобы от них отказаться. Содрать без жалости, слой за слоем, всю шелуху, понятие за понятием, мысль за мыслью, пока не доберусь до сути — истинного Я. А затем и его выброшу на помойку.
Кру говорит, что в этом заключается настоящая свобода — возможность стать никем. Ибо являясь кем-то, мы всегда обречены на страдания.
Голова кругом, я не узнаю себя в зеркале — этого лысого крысеныша. Становится не по себе от осознания, что действительность сродни сумасшествию. И все это — происходящее — происходит на самом деле. Скручивает дрелью кишки, а-а-а! Между фильмом и жизнью нет разницы.
А знаете, уже не важно. Что дальше скажет Кру? Разбить черепом кокос или сесть на шпагат — да тьфу! Хоть задницей пилить бамбук! Отчаявшийся человек — тысячу раз уже мертвый, он подойдет и самой смерти плюнет в склизкую рожу.
Как и в тайском боксе, муай чайя задействует четыре вида оружия: кулак, локоть, колено, нога. Каждое имеет свои преимущества и особенности. В зависимости от длины оружия, меняются стойка и расстояние между ступнями. На каждое оружие мы изучили шесть ударов и блоков, день за днем доводя их до автоматизма.
Во всем прослеживалась четкая геометрия. Стойка представляет из себя устойчивую конструкцию, собранную из воображаемых треугольников. Контр-выпады начинаются с шага под углом в сорок пять градусов. Каждый удар использует энергию противника и импульс вращения.
Тактика ведения боя на одной ноге обеспечивает эффективную оборону. Она ломает ритм битвы и приводит противника в замешательство. Как это работает? Представь, что на тебя кидается собака на двух лапах. В таком случае тебя сокрушит не собака, а собственный разум.
Поэтому так необходимо формировать сильное сознание.
Конечно, многое у меня не получалось. Например, держать глаза открытыми при встречном ударе. Рефлекс, с которым ничего не поделать — всякий раз я зажмуривался, и все внутри сжималось.
В какой-то момент мастер остановил тренировку:
— Тебе нужно кое-что понять о природе боли, — взяв меня за щеки и глядя в упор. — Это лучший учитель, не закрывайся. Разреши себе принять боль и обозреть. Затем на мягком выдохе отпусти.
Раздался свист бамбуковой трости, и живот обожгло. Я согнулся пополам, но, скорее, от неожиданности, чем от силы удара.
— Расслабиться, обозреть… — повторил голос, — на выдохе произносишь: «спасибо».
Последовал хлесткий удар.
— Спасибо, — скромно обронил я.
— Не слышу!
Снова свист трости, разрезающей воздух.
— Спасибо!
— Не забываем улыбаться.
Еще удар.
— Спасибо! — натягиваю улыбку.
— Смотри в глаза противнику.
И снова обжигающий удар.
— Спасибо!!
После сотни повторений это истязание закончилось. Живот горел, покрытый красными полосами.
Тогда мастер приблизился и прошептал на ухо:
— Точно также и с твоей внутренней болью. Открой глаза. Возьми свой урок и отпусти с благодарностью.
Больше учитель не произнес ничего.
Целые недели проходили в молчании. Общение потеряло смысл, ведь каждый знал распорядок и что полагается делать. Никогда бы не подумал, что истинное понимание основано на отсутствии слов.
В четвертую полную луну мы распрощались, ничего не сказав друг другу. Все было понятно без разговоров. Ученик должен в какой-то момент отделиться от учителя. Подняться и идти собственным путем. Теперь, благодаря Кру, у меня появилось самое необходимое — вера в себя.
Сердце наполнилось грустью, смешанной с теплом и любовью. Нас связывало гораздо большее, нежели обучение и тренировки. Большее, чем любая дружба. Тогда я еще не знал, что умею плакать, иначе бы обязательно заплакал.