Петя был избалован, отлынивал от ученья, целыми днями ничего не делал, валялся по диванам, по кушеткам, и больше всего на свете любил сладко поесть.
Анфиса Петровна целыми днями кричала на молоденькую кухарку: ничего толком не покажет, а требует, бранит и сердится.
— Как ты сапоги чистишь, Акулька? Тебе говорю — не так…
Акуля не знала, как и приняться-то ей за чистку сапог.
— Что ты подаешь, бестолковая? Смотри, в полоскательную чашку соус кладешь!.. О, и терпенье же надо с тобой!
У Акули не ладилось непривычное дело, она портила вещи, ломала и била посуду.
Барыня себя не помнила от гнева, подбегала и дергала девушку за косу.
— Деревенщина, мужичка! Противная девчонка! Ты и вся-то не стоишь того, что ты мне перебила. Выгоню я тебя вон…
Акуля боялась своей барыни как огня и, заслышав ее шаги, вся тряслась от страха.
Петя постоянно подсматривал за кухаркой и жаловался матери.
— Мама! Акулина опять что-то ест. Она, кажется, из кастрюли доставала…
Анфиса Петровна с гневом влетала в кухню.
— Акулька, ты, кажется, воображаешь, что в гостиницу поступила?! У тебя кусок изо рта не выходит!.. Как смела ты, обжора, в кастрюлю лазить за жарким? Вы разорить хотите господ!..
— Барыня, да я хлебца кусочек взяла… Вот посмотрите… посолила и ем.
— На вас хлеба не напасешься. Давно тебя надо вон выгнать…
Акулина молчала как убитая, но нелегко было ей. Она спала в углу в кухне на войлоке и на своей жесткой постели много слез пролила по деревне, и прошлая ее жизнь казалась ей теперь такой хорошей.
Один раз Петя позвал Акулину к матери с каким-то особенным видом…
— Иди-ка, иди, голубушка… Посмотрим… — таинственно стращал он; а когда девушка проходила по коридорчику, Петя шепнул ей: «Воровка».
Акуля вздрогнула, точно кто ее ударил кнутом. Что это значит?
— Петя, закрой все двери, — приказала Анфиса Петровна, когда они вошли в комнату.
Акулине стало почему-то страшно.
— Послушай, Акулина, мы с тобой говорим наедине… У меня пропали пять рублей… я их вчера тут на комоде оставила… Не видела ли ты их?
— Куда же им пропасть! Заложили вы их, барыня… Пошарьте — найдутся, — тихо проговорила Акулина и бросилась обыскивать комнату.
— Пожалуйста, не беспокойся, я искала везде сама… Кроме тебя, никто не входил в комнату… И ты должна признаться, где деньги?
— Да разве я знаю? Что вы, барыня?! Христос с вами! Я и в глаза-то их не видела!
— Деньги у тебя! Понимаешь? Ты их украла, — медленно и раздельно произнесла Анфиса Петровна, подойдя к кухарке и глядя не нее в упор.
Акулина взвыла на всю комнату.
— Я?! Я?! Пошто ж так обижать? Разве у меня на шее креста нет!?
— Предупреждаю тебя, Акулина, я заявлю в полицию, и там рассудят…
Девушка повалилась в ноги, горько рыдая.
— Не погубите, барыня… желанная… не брала я… и не видела… Ох, не погубите… пожалейте…
Акулина больше всего на свете боялась полиции и участка.
— Вон пошла из комнаты! — крикнула разгневанная барыня.
— Еще не сознается?! Воровка! — сказал запальчиво Петя.
Акулину вызвали в участок. Начались допросы, дома ее обыскали.
— У нас и в роду-то этого нет!.. Родители бы в могилках повернулись, кабы да я такую срамоту сделала… Ишь ты, грех какой!.. Сиротинка я горькая, — причитала, рыдая, девушка на все расспросы.
Улик в воровстве не было, и Акулю отпустили. Она была покойна, потому что не знала за собою никакой вины, а на самом деле было и горько и обидно.
В это время Анфиса Петровна нашла свои пять рублей, она сама же засунула их в книгу, а книгу поставила на этажерку и забыла. Сконфузилась она наедине с собой, но не нашла в себе достаточно мужества, чтобы снять подозрение с невинной девушки.
«Вот еще, перед девчонкой унижаться? Не велика беда!» — подумала она и решила поскорее отказать Акулине.
— Ищи себе, Акулина, другое место. Ко мне поступает старая кухарка, — солгала она. — Я тебе должна десять рублей; четыре я вычитаю за разбитую посуду, за порванные полотенца: вот остальные, и уходи с Богом!
Дело было перед праздником, перед Рождеством. Собрала Акуля свой узелок и, затаив в душе обиду на несправедливость людей, покинула свое первое место.
— Прощайте, барыня, прощайте, Петенька, — сказала она в дверях.
Никто не ответил ей.
Оскорбленная девушка молча вышла на улицу.
На улице было шумно и весело: стоял легкий мороз, сверкал белый снег, выпавший накануне, неслись и поскрипывали сани… Народ спешил с покупками в самом веселом настроении… Чего-чего, только не было выставлено в окнах магазинов, а у каждой зеленной лавки — целые леса елок…
Акуля бродила по улицам — ей некуда было деваться… Что делать? Попросила кое-кого, и ее надоумили пойти в ночлежный дом. Там такие же горемыки, как и она, посоветовали ей постоять на Никольском рынке.
III
C лишком неделю простояла Акулина на Никольском рынке. Там нанимают прислугу попроще. Девушка печально бродила по большому деревянному бараку, дрогла на холоду и завидовала более счастливым товаркам, которые уходили на места… Наконец, наняли и ее в меблированные комнаты.
Новая хозяйка Акулины была высокого роста, худая, с бледным лицом. Это была женщина молчаливая, но очень требовательная: укажет раз, и больше не спрашивай. Она не бранилась, не кричала, да и вообще никогда ничего не говорила с прислугой, кроме: «Прими, подай, сделай». А если недовольна, то взглянет так, что Акуля готова сквозь землю провалиться.
В меблированных комнатах тоже работы было очень много; покою нет ни минутки; целые дни раздаются звонки: жильцы посылают прислугу то за тем, то за другим, приказывают ставить самовары, убирать комнаты.
Акуля бегает проворно, получает иногда от жильцов «на чай»; если она теперь что и разобьет, то даже и не говорит барыне, а прямо покупает на свои деньги…
Живется ей гораздо лучше, чем на первом месте.
У Акули завелась знакомая — хорошенькая, нарядная горничная Феня, с завитками на лбу, в белом плоеном переднике. Познакомились они в булочной.
— Я своей барыне ничего не спускаю, — визгливым голоском хвасталась Феня, останавливаясь с Акулей у ворот.
— Как же тебя барыня не выгонит вон? Как она полиции не пожалуется? — с удивлением спрашивала Акуля.
У нее при одном воспоминании об участке дрожь пробегала по телу!
— Ты еще молода, глупа… — возражала насмешливо Феня, пряча руки под передник. — Поживешь, узнаешь, каков он — Питер-то. Как в деревне — жить нельзя. С простотой-то пропадешь!
— Да, жить здесь нелегко! — согласилась Акуля.
— То-то и есть. Ты, небось, и сахар и чай покупаешь, а я еще на горячее копейки не истратила…
Феня проговорила это шепотом, на ухо, лукаво подмигнув подруге.
— Что ты, Феня?! Это грешно! — с ужасом воскликнула Акуля.
— Эх, ты, простота деревенская! Однако, прощай… Заболтались… Заходи.