Однако они редко ссылались на дневник и еще реже приводили выдержки из него. Наследники писателя, надо полагать, внимательно прочли этот жестокий документ. Вероятно, учитывалось и то обстоятельство, что Решетников не всегда был объективным в оценках тех последователей революционных демократов, кто — вместе с ним самим — в трудные 1863–1870 гг. противостоял напору реакции.
На эти обстоятельства намекнул Г. И. Успенский в некрологе о Решетникове, заметив: «По обстоятельствам, зависящим не от нас, пользоваться дневником мы не можем». Человек, родственный Решетникову по обостренному чувству справедливости, он не сочувствовал таким публикациям, которые могли бы бросить тень на репутацию как умершего писателя, так и еще живых его современников, участников литературных полемик недавнего прошлого, некоторые из которых были настоящими властителями дум целого поколения.
Дневник Решетникова надолго остался для историков литературы своего рода взрывоопасной зоной. Биографы пробирались по его записям — особенно поздним, — как по густо заминированному полю. В них не могла прозвучать вся правда о литературных отношениях 1860-х годов, что понимал еще такой правдолюбец, как Г. И. Успенский. Если, например, Решетникову почудилась барская снисходительность и пренебрежение со стороны многих знакомых ему петербургских литераторов, если он предполагал, что его рассматривают как наемного литератора, которого можно эксплуатировать, то ведь Г. И. Успенский помнил и о другом. Он не мог игнорировать того, что именно в демократических изданиях приметили Решетникова и открыли ему путь в большую литературу. Что он сам называл себя с гордостью их сотрудником. Что там были опубликованы почти все его произведения. И что в субъективно нелегком для мнительного Решетникова общении с Некрасовым (как-никак двадцать лет разницы в возрасте!), Антоновичем, Пыпиным, Курочкиными, Вейнбергом,
Благосветловым произошло идейно-художественное самоопределение и творческое созревание писателя-демократа.
В дневниковых записях Решетникова немало противоречии. Часть из них обусловлена субъективными причинами, другие же — причинами объективными, ибо являлись отражением противоречии российской действительности. Особенно обижала его та недоверчивость к нему в «Современнике», которую не все из сотрудников скрывали от молодого, никому не известного начинающего писателя и которая была следствием жандармских провокаций, вследствие которых власти обрушились на Чернышевского, Писарева, Михайлова и др.
Дневник Решетникова — не только жестокий, но еще и оптимистический документ. Он свидетельствует о том, что Решетников не изменил демократическим убеждениям, не утратил гуманистического пафоса. Невзирая на тяжелые, подчас трагические обстоятельства, молодой писатель в своем идейно-художественном развитии шел по восходящей линии. На своем пути в литературу этот выходец из низов, столкнувшись, казалось бы, с неодолимыми препятствиями, проявил большое мужество, волю и верность своему призванию.
По дневнику можно судить, как Решетников стал писателем вопреки жизненным обстоятельствам и настояниям родных, близких и тех, кто толкал его на путь благополучного чиновника. Это был своего рода духовный подвиг, о значении которого в полной мере можно составить представление лишь с учетом дневника Решетникова.
С.Е. Шаталов
Ф.М. Решетников. Повести и рассказы. М., «Советская Россия», 1986 г.
Комментарии С.Е. Шаталова к дневникам Ф.М. Решетникова:
… я не долго проживу… — Смысл этой записи полнее воспринимается с учетом одного обстоятельства, которое засвидетельствовано Г. И. Успенским.
Осенью 1862 года Решетникова охватило мучительное смятение после разговора с А. В. Брилевичем, приезжим ревизором, человеком как будто бы не чуждым литературных интересов. Решетников отдал на его суд свои ранние произведения, поделился замыслами и просил о содействии в переводе из провинции в столицу, поближе к литературным изданиям. А. В. Брилевич вынес суровый приговор: «Вот что, Решетников, я вам скажу: вы писать не можете…
Всех литераторов, таких, как вы, ожидает нужда и голод!.. Вы не учились в высшем учебном заведении, вы нигде не бывали. Что вы можете написать? И для чего?» Помочь в переводе он обещал при условии, что Решетников бросит писать. «Я вас постараюсь определить… Если вы будете сочинять, вы останетесь здесь (в Перми. — С. Ш.), если нет, — я вас переведу».
Усов П. С. - издатель газеты «Северная пчела» с 1860 года; пытался изменить к лучшему репутацию этого откровенно реакционного издания, ранее руководимого Ф. В. Булгариным и Н. И. Гречем.
… к одному человеку. — Имеется в виду С. С. Каргополова, ставшая женой Решетникова.
… накупили мебели. — Эта единственная в жизни Решетникова предпринимательская попытка под влиянием С. С. Каргополовой была предпринята на гонорар за «Подлиповцев», полученный в «Современнике».
Некрасов приехал… — Из последующих записей очевидна причина его холодности в тот момент: рекомендованные ему Решетниковым сочинения
Потапова сам же Решетников считал пустыми, а его поведение оценил отрицательно.
Головачев А. Ф. - секретарь редакции «Современника» в 1863–1866 гг.
Пыпин А. Н. - двоюродный брат Чернышевского, известный историк литературы, видный ученый, до закрытия «Современника» оставался членом его редакции.
Антонович М. А.- критик и публицист, пытавшийся следовать за
Чернышевским; в 1864 году руководил критическим и беллетристическим отделами «Современника».
… Писарев… обругал Антоновича и «Современник». — Д. И. Писарев тогда находился в крепости, но сотрудничал в «Русском слове» и был ведущим, наиболее ярким из критиков этого журнала. Полемика между двумя литературными органами революционной демократии вспыхнула в начале 1864 года, продолжалась до закрытия обоих журналов, увлекла за собой некоторые другие издания и получила у их идейных противников название: «раскол в нигилистах». Полемику начал Салтыков-Щедрин (Современник, 1864, N 1), обвинивший «Русское слово» в «понижении тона», в отходе от некоторых установок революционной демократии, в наметившейся эволюции к либерализму.
Главный удар сатирик нанес по В. А. Зайцеву, который действительно допустил в своих публикациях ряд ошибок в философском и политическом плане. Писарев резко ответил Салтыкову-Щедрину в статье «Цветы невинного юмора» (Русское слово, 1864, N 2), стремясь в то же время отделить его от главной линии
«Современника» — как человека, якобы чужого и случайного там. После ухода Салтыкова-Щедрина из журнала удары Писарева в основном обрушивались на Антоновича, проявлявшего предвзятость в своих суждениях о русской литературе той поры — в частности, о романе Тургенева «Отцы и дети». Статья Писарева «Нерешенный вопрос» (Русское слово, 1864, N 9) — один из эпизодов этого «раскола в нигилистах», в котором выразилось начавшееся идейное размежевание среди последователей революционных демократов после ареста и осуждения Чернышевского.
Выхваляет себя… первый критик в «Современнике». — Здесь Решетников почти дословно воспроизвел суждение Антоновича, не сумевшего найти иных доказательств своей правоты в споре с Писаревым. Решетникову так же, как и многим из литераторов-демократов той и последующей поры, была неприятна грубость Антоновича в его суждениях о личности авторов рассматриваемых им произведений. Этот полемический принцип шельмования и оскорбления сам Антонович сформулировал в статье «Зуб за зуб» следующим образом: «Я, как известно, держусь в полемике следующего правила. Доказывать какой-нибудь ракалии, что ее приемы не хороши, не деликатны — дело трудное, доказательствами же ее не проймешь; а гораздо лучше каждую ракалию заставить на ее же спине почувствовать прелесть ее полемических приемов, может быть, и опомнится и на будущее время исправится» (Современник, 1864, N 11–12, отд. рус. лит., с. 149). Грубость в полемике, категоричность, нежелание правильно понять противника и другие проявления духовного насилия Решетников справедливо считал недопустимыми в общении между идейно близкими критиками.