— Опять выдумываешь.
— Насчет Лихтенберга. Сдается, его зовут Лихтенштайн.
— И он есть на самом деле и вовсе не выдуман.
— Да я его сам видел. Он был у нас на кухне. С женой.
В понедельник, 6 сентября, они оба действительно были у нас в гостях. Мы говорили о предстоящей поездке в Израиль и об издании у Мора в Тюбингене сборника документов «Эмиграция евреев из Данцига». Потом разговор зашел о моей книге об улитках. Хотя я собрался приступить к расспросам лишь по приезде в Тель-Авив, заранее хорошо подготовившись (ну, например, кто разбомбил «Патрию» в гавани Хайфы — группа «Штерн» или «Хагана»?), я начал (довольно беспорядочно) расспрашивать их уже у себя во Фриденау:
— Был ли у Давида Йонаса, старосты еврейской общины, преемник во временном гетто «Маузегассе», когда его в сорок третьем депортировали в Маутхаузен?
Эрвин Лихтенштайн назвал мне адвоката Фюрстенберга, который «в весьма почтенном возрасте», как он выразился, умер два года назад в Гамбурге.
— А сколько человек выжили в Маузегассе?
Лихтенштайн рассказал, что во время боев за Данциг, когда были разрушены Старый город, Правобережье и Нижний город, дотла сгорело и временное гетто. Спаслись лишь двадцать членов еврейской общины.
— А кто был преемником директора сберегательной кассы Биттнера на посту уполномоченного по делам евреев?
— Некто Роберт Зандер, бывший ранее редактором спортивных новостей в газете «Данцигер нойесте нахрихтен». Этот Зандер и Давид Йонас были много лет знакомы — оба спортсмены. Кстати, именно Зандер добился разрешения на то, чтобы спортивный ферейн «Бар-Кохба» пользовался спортзалом в переулке Шихаугассе и на стадионе в Нижнем городе. Он делал все, что мог. Ныне живет в ГДР.
Я попросил Эрвина Лихтенштайна написать о нас с Анной Рут Розенбаум и Еве Герзон:
— Ведь в ноябре мы поедем в Израиль. У меня есть еще вопросы…
(Фрау Лихтенштайн спросила Франца, подарившего ей гнутую серебряную проволочку в качестве украшения, любит ли он свою школу. Его ответ «Ясное дело» не лишен оснований.)
Это было зимой, после выборов в сентябре. Мы все поехали посмотреть твою новую школу в Брице. Мы с тобой на автобусе проделали твой будущий путь в школу (Анна выехала чуть раньше в нашем «пежо» с Лаурой, Раулем и Бруно).
Мы проехали через Темпльхоф, Нойкёльн, мимо кладбищ и кварталов ремесленников, сохранившихся с семидесятых годов прошлого века, и поселков тридцатых годов, причем сидели мы на втором этаже автобуса. Сквозь лобовое стекло на нас надвигался новый район высотных домов прямолинейной формы.
Они словно приклеены к небу. И все растут и растут вверх. Филигранные краны застыли в воскресном покое.
Школа Вальтера Гропиуса была закрыта. Мы заглянули в окна первого этажа: на классных досках не стертые после урока английские слова, склеенные из бумаги и картона макеты, полет на Луну, ботанические коллекции: временная тишина. Мне школа понравилась. Ты сказал: «Сойдет».
В роскошном спортзале команда девочек из Целендорфа играла в итальянскую лапту с девочками из другого округа: среди них была одна с длинными легкими золотистыми волосами — как раз в твоем вкусе.
За недорытым котлованом (земляные работы прерваны из-за морозов) между растущими как грибы высотными зданиями мы увидели каменную ветряную мельницу с вращающимся венцом: все еще используется, но уже как силосная башня. Я объяснил, в чем ее отличие от обычной. Интерес проявил только Рауль.
Проводив остальных членов семейства — они укатили на «пежо», — мы с тобой вернулись домой тем же путем (озябший Франц на остановке автобуса: худенький и ласковый). По часам Рауля — свои ты потерял, а я часов не ношу — я засек время: до школы сорок минут. (С тех пор как открылась новая линия метро, всего тридцать пять). И так все семь лет — туда и обратно. Посчитай, Франц, так много времени для себя…
Когда улитка остановилась, чтобы отдохнуть, она услышала, как высыхает ее след. Школа Гропиуса — первая в Западном Берлине совокупная школа. Желеобразный слизистый след быстро превращается в сморщенную бумажную полоску. В Швеции и земле Гессен таких школ больше: полные воздуха и света здания, словно играючи придуманные архитекторами, в которых учитель больше не стоит на возвышении, а школьники не сидят строгими рядами. Улитка не могла больше выносить потрескивания высыхающей слизи. Совокупная школа — это эксперимент; постарайся, Франц, чтобы он удался! Итак, улитка вновь тронулась в путь и шумом собственного передвижения заглушила потрескивание сохнущей слизи. Во время предвыборной борьбы я сказал о совокупной школе: «Она — предпосылка для выработки практического навыка общественной активности». Профсоюзникам милее противоположная точка зрения. Улитка боится остановиться на отдых, боится вновь услышать потрескивание сохнущего следа. Мы всего лишь впервые — и с очень небольшим перевесом — победили на выборах, не более того, дети, не более того…