И вот я перемещаю дюреровскую Melencolia на консервную фабрику или птицеферму либо сажаю к конвейеру фирмы «Сименс». Ее правая рука, только что державшая циркуль, теперь штампует белую жесть с помощью левой, которая уже не имеет возможности подпирать щеку; она или укладывает в ящики яйца, или же соединяет детальки. Под головным платком у Melencolia шестимесячная завивка. Восемь часов в день она не принадлежит себе, ибо утрачивает личную волю. Правда, она что-то делает, но это делает не она. Конвейер движется, она лишь реагирует на его движение. Интервалы между ее действиями выверены до секунды и долей секунды. Я бы мог отрубить ее мелькающие в воздухе руки, а обрубки согнуть и прилепить, придав ей дюреровскую позу. Я бы мог пустить на конвейер новое изделие: прелестную статуэтку из цветного сплава — точную копию «Melencolia I» Альбрехта Дюрера. Наверняка нашла бы массовый спрос накануне пятисотлетия со дня рождения мастера. Современной Melencolia, сидящей у конвейера, оставалось бы лишь прикрепить крылья к телу той, прежней, ныне размноженной Melencolia и просунуть крошечный циркуль в предусмотренное для него отверстие. Движения рук точно выверены. Прибыль будет неслыханная. Этот рабочий процесс я не выдумал, только слегка видоизменил.
У конвейера Меланхолия нормированного труда находит свое повседневное выражение: состояние защищенности Положением о тарифах. Нет уже мучающейся сомнениями учености. Нет предсказываемого астрологами зловещего расположения звезд. Нет роковой и гнетущей неизвестности грядущего. Нет подневольного труда на хозяина. Ведь у конвейера сидят не изобретатели и придирчивые модификаторы конвейеров, тем более нет там акционеров и членов наблюдательного совета; там сидят по восемь часов в день девушки и женщины без крыльев и даже без пола.
Меланхолия перестала быть индивидуальным исключением, она стала привилегией наемных рабочих — это массовое состояние, которое возникает везде, где нормы выработки в порядке вещей. Хронометрист бдит. Безгласная, ибо неслышная в производственном грохоте Меланхолия. Лишь внимательно прислушавшись, можно уловить, как на рабочих местах, там, где господствует норма и принцип выработки, оседая, накапливаются частицы злобы, ищут, но пока не находят выхода.
Где же та Утопия, которая могла бы стать противовесом конвейеру, порождающему Меланхолию? Увеличение свободного времени благодаря прогрессирующей автоматизации — это реальный или все еще утопический процесс? И кто и по каким критериям будет регулировать этот досуг? Ведь и его надо как-то упорядочить. Досуг тоже придется хронометрировать. Какой конвейер будет функционировать в период досуга?
Как Альбрехт Дюрер в своей гуманистической «Melencolia» одновременно изобразил и «Geometria», так и в картине наших дней его Меланхолии соответствовал бы туризм — или по латыни «Touristica». Повсюду, где по дешевым путевкам фирм «Некерман» или «Шарнов» туристы толпятся на солнечных пляжах, средь руин древних городов и на рыночных площадях, там, где обслуживается конвейер, именуемый «Sight-Seeing», «Touristica» в образе Melencolia беспрерывно фотографирует — до тех пор, пока щелканье спусковой кнопки, механика идиотской вспышки и ощущение смехотворности полученных результатов внезапно или постепенно не дойдет до ее сознания. И тут она без сил опустится на землю посреди объектов ее съемки. Утомленная и пресыщенная, не желает ничего больше снимать. Обливаясь потом, вдыхает лишь запахи своего тела. Уставшая от красот в ее объективе, изнемогающая под тяжестью пронумерованной истории, умирающая от скуки перед бесконечной чередой шедевров искусства, она утрачивает вкус к упорядоченному и организованному отдыху. Подобно тому, как некогда Geometria в образе Melencolia держала в руке циркуль, Touristica держит в руках фотоаппарат и, став Melencolia, не хочет вставлять новую пленку.
Если в мире труда, у конвейера и тому подобных механизмов Меланхолия как тип общественного поведения — реальность, если она вторгается и в помешанный на туризме мир развлечений и там — не предусмотренная проспектами — отвоевывает себе место, если труд и досуг вскоре подчинятся одному принципу утопического устройства общества — всеобщей занятости, — тогда Утопия и Меланхолия встретятся и совместятся: наступит бесконфликтное время деловитости и занятости — время, не осознающее себя самое.
Чисто умозрительное рассуждение? Произвольная вариация на тему «Меланхолия»? Погрязнув в настоящем и ежедневно окунаясь в мутные потоки течений, окрашенных во все цвета политического спектра, я не мог обрести той дистанцированности, которая предписывает научному взгляду оставаться бесстрастным, а изложению — сухим. Ибо меня, уважаемые ученые, со всех сторон обступали глашатаи различных утопий, норовивших обскакать друг другу, и я ежедневно — будь то во Франконии или в Эмсе — впадал в меланхолию от тамошних обстоятельств, и у меня просто не было времени почитать Аристотеля и Фичино, Бёртона и Шекспира, Кьеркегора и Шопенгауэра, Беньямина и Маркузе. Ни Пановский, ни Заксль не подсовывали мне шпаргалок. Лишь позже я прочел у Вольфа Лепениса и Арнольда Гелена, как левая меланхолия соотносится с правой. Лишь позже, читая чужие работы, я смог расширить свой кругозор, а также утвердиться или усомниться в собственной точке зрения. А она гласит: там, где Меланхолия возникает, имеет место или продолжается, она сама себя не осознает.