Мне бы надо было попросить фрау Аугст показать фотографии, семейный альбом: Аугст — лейтенант. Аугст на собрании в Людвигштайне. Аугст во время пасхального марша. Аугст за сбором и осмотром грибов.
Скептик все еще носил те карманные часы, которые в возрасте четырнадцати лет получил в подарок от своего дяди Бальтазара Отта, казначея мелиоративного общества в Праусте. По этим мягко тикающим часам он засекал время улиток, участвующих в бегах. И заносил в свои таблицы. Он устраивал и отборочные состязания. Когда две виноградные улитки во время бегов вдруг остановились, приподнялись, прижались друг к другу брюшком, причем каждая выпустила известковое тельце — называемое любовной стрелой — и вонзила его в брюшко другой, когда они занялись однополой любовью, Скептик дисквалифицировал обеих улиток, хотя двуполость виноградных улиток послужила толчком в зарождению Утопии всеобщего счастья; но спорт есть спорт.
— Мой муж, — сказала фрау Аугст, — не желал знать никаких компромиссов. У него все было черное или белое, «да» или «нет». Поэтому он иногда ночи напролет разговаривал со старшим сыном, который в ту пору еще состоял в Студенческом союзе и тоже презирал компромиссы. Но настоящего разговора у них не получалось. Каждый слышал лишь себя.
Утопия Скептика отменяла мужское и женское начала и их борьбу между собой: уравновешенные и настроенные на гармонию, свободные от ненависти к отцовскому ремню и материнскому фартуку.
Когда Аугст выступал перед микрофоном на церковном празднике, кто-то из прихожан Нётлинга был там и слышал его. «Опять наш Аугст сел на своего дурацкого конька!»
— Но он не умел говорить связно и складно, ведь он принадлежал к военному поколению и воспитывался бабушкой, которая заставляла его играть на рояле.
— Потому-то мой муж и посещал несколько курсов ораторского искусства. У нас еще сохранились магнитофонные записи. Но я не хочу их ставить. Прошло слишком мало времени. Я его жена, и для меня это был удар. Наверное, должно пройти какое-то время…
Наступило лето. Под Курском уже провалилось последнее немецкое наступление. Уже Штомма стал любезнее к своему постояльцу и позволял громко зачитывать сообщения вермахта; он поставил в подвале потертое и продавленное кресло с высокой спинкой. Улиточьи бега приобрели более сложный характер и разную степень трудности: чтобы стимулировать зрение улиток, из брикетов, лежавших в подвале, Скептик построил лабиринт, узкие проходы и световые щели которого улитки должны были обнаружить и проползти сквозь них.
Исчезнут воинственные мужские союзы, равно как и движения острых на язык феминисток. Русским чемпионкам по толканию ядра не будут делать допинговых инъекций. А также — дорогой господин Аугст — больше не будет бабушек…
В отличие от Лизбет, равнодушно выигрывавшей все бега подряд, ее отец был азартнейшим зрителем. «Быстрее! Жми давай!» — вопил он, подбадривая приглянувшуюся ему улитку. Он загибал большие пальцы рук в знак того, что желает ей успеха. И хотя Штомма почти всегда проигрывал, он щедро награждал всех. Победившая улитка получала кусочек белого хлеба, размоченный в молоке. Лизбет, немой победительнице, доставался пакетик стеклянных бусинок (которые она любила перебирать), а Скептика, изобретателя и устроителя состязаний, торговец велосипедами одаривал сладостями, например мятными леденцами. (Ведь еще длилась война, дети, и за свой дефицитный товар — велосипедные насосы и седла, камеры и катафоты — Штомма мог получить все что угодно, даже любекский марципан и французские ликеры.) В подвале у Скептика стало уютно — настроение поднялось.
Когда я однажды по дороге заехал к Нётлингу, он заявил мне, стоя посреди кабинета: «С плеч этой храброй женщины снята огромная тяжесть. Нелегко ей пришлось — с таким мужем все эти годы».
Позже Скептик дал название своей Утопии: «О счастье обоеполых». Так звучал подзаголовок его (к сожалению) не оконченной рукописи об отношении улиток к Меланхолии и Утопии. В обществе обоеполых существ, созданном его фантазией, не было разницы между «дать» и «взять». Никто не оставался внакладе. Никто никому не угрожал: «если ты не, то и я не…» Исчезла ненависть…
Фрау Аугст часто беспокоилась:
— Не потому, что иногда случались ссоры с хлопаньем дверью и убеганием из дому. Такое бывает в большинстве семей. Кроме того, его почти никогда не было дома. Вечно какие-то диспуты, заседания. Но за три недели до того, как это случилось, он сказал… Я промолчала и встревожилась. Ведь он был болен, никогда не знаешь, чего можно ждать… (Аугст не был драчуном. Лишь один раз, в самом конце, он проявил агрессивность — против самого себя.)