Нескольких учеников выставили из школы; тем не менее Герман Отт высказался перед собравшимися коллегами учителями скептически: «Сомневаюсь, что на учеников можно воздействовать исключением, пока некоторые учителя задают сочинения на обобщающие темы типа „Евреи — наше несчастье“».
Старшеклассникам же, которых позднее в Северной Африке, в Полярном море и подводных лодках лишили возможности перевалить за тридцать и стать скептиками, Скептик излагал «Скептический взгляд» Шопенгауэра, любителя пуделей. (От морали и достоинства остались лишь распорки для воротничков и кисточки для пудры.) «Сомневаюсь, — сказал Отт своим старшеклассникам, — что вы меня слушаете».
В апреле тридцать третьего правительство меньшинства в Циме распустило фолькстаг. При перевыборах 28 мая национал-социалисты выиграли с незначительным большинством в 50,03 процента. (В рейхе в марте за Гитлера голосовало только 43,9 процента избирателей.)
Некто по имени Раушнинг стал в Данциге председателем судебной коллегии. Профсоюзы не оказали существенного сопротивления и сразу же были приравнены к национал-социалистским фабричным ячейкам; эта позорная податливость доныне заставляет Германское объединение профсоюзов браво клясться «Никогда больше!» и витиевато каяться, в особенности 1 Мая…
— Разве они не бастовали?
— Всеобщей забастовки не было.
— А теперь бы была, если б как тогда?
— Не знаю.
— Скажи честно, на этот раз они стали бы?
— Я в самом деле не знаю…
…и в конце недели привожу в своей дорожной сумке лишь слабые аргументы: провонявшие рубашки и эту шахтерскую лампу из Гладбека, с рудника «Граф Мольтке», которую мне подарил, вместе с нюхательным табаком, председатель производственного совета Дзябель.
«Вперед» — так называется социал-демократический еженедельник. Одного генерала, по фамилии Блюхер, школьные хрестоматии называли «маршал Вперед». В гитлерюгенде пели, и я вместе со всеми: «Вперед, вперед — звонко зовут фанфары…»
Дурацкое это слово — оно достаточно часто ускоряло регресс. Дутое и потому быстро сникающее слово, воздухом которому служит воодушевление, а насосом — вера. Прыгающее над могилами и массовыми захоронениями, переведенное на все языки, рвущееся из каждого мегафона, как призыв, который лишь потом, задним числом (в разговорах беженцев), подвергается проверке. Посмотрим, не лежит ли это «вперед» уже позади нас. Спросим у стоптанных каблуков. Решения однозначны, но дорожные указатели противоречат друг другу. Посреди прогресса мы оказываемся в самом застое. Выкопанное будущее. Статистическая мистика. Готические завитушки на ключах зажигания. Вьющиеся вокруг деревьев автомашины…
Когда-нибудь потом, Франц, когда разочаруешься,
когда с трудом выучишь припев из песенки
«Бессмысленно»,
повторяющий строку «все-равно-ведь-не-имеет-смысла»,
выучишь, попоешь в обществе,
из упрямства забудешь,
а в вечерних школах заново разучишь,
когда-нибудь потом, Франц,
когда увидишь,
что ни так, ни сяк, ни даже этак не выходит,
когда все пойдет и вкривь и вкось
и ты растратишь свое приданое — веру,
а любовь оставишь в ящичке для перчаток,
когда надежда — добровольный следопыт
с вечно сползающими гольфами —
потеряется в сером пепле,
когда знание, разжевываясь, вспучится пеной,
когда ты выдохнешься,
когда тебя обессилят:
сплющат-обескровят-раздробят,
когда ты уже готов сдаться,
когда ты у самой цели — первый —
признаешь овации обманом,
победу наказанием,
когда башмаки твои будут подбиты печалью
и карманы оттянуты серой ваккой,
когда ты сдался, наконец сдался,
навсегда сдался, тогда, Францик,
после паузы, достаточно долгой,
чтобы показаться мучительной,
тогда поднимись, начни шевелиться
и двигай вперед…
…когда год назад мы — плечистые мужики — стали встречаться на Нидштрассе, чтобы засесть за наш длинный стол и перечить друг другу, за переполненными пепельницами мы заложили крохотное, с самого рождения хромающее начало: каждый заверял, что хочет попробовать объясниться, потому что любой из присутствующих, пусть в разные времена разной окраски, носился с намерением в ближайшее время сдаться или давно уже, сразу после заключения «Большой коалиции», сдался; один лишь Эккель-старший, как историк, был в согласии с самим собой и считал положение нормальным.