И даже когда советские войска уже прошли Польшу и Восточную Пруссию, Эльбинг пал и армейская группа «Висла» оказалась отрезанной, когда разбитые немецкие соединения отступали по шоссе Картхауз — Лангфур и в подвал Скептика донесся грохот танков, Лизбет продолжала склочничать и угрожать им гестапо и полевой жандармерией. Причем уже была беременна. «Этот жид меня обрюхатил». За два дня до того, как Картхауз был оставлен вермахтом и занят Советской Армией, Скептик попытался объяснить Лизбет, что он, во-первых, вовсе не еврей, а во-вторых, что в ближайшее время он, как еврей, мог бы стать им с отцом весьма полезен; но она пришла в бешенство и вопила так, что Штомма, опасавшийся с часу на час получить новых квартирантов, набросился на Лизбет и дубасил ее, пока та не распласталась на полу, обливаясь кровью: он рассек ей висок велосипедным насосом.
Что еще рассказать вам, дети? Скептик делал Лизбет перевязки и вообще ухаживал за ней. Когда пришли русские, он вел переговоры с советскими офицерами. Скептик спас Лизбет, когда ее, несмотря на беременность и забинтованную голову, хотели изнасиловать. После длительного допроса в комендатуре Скептик получил новое удостоверение личности. Скептик, которому восстановили прежнюю фамилию (он вновь именовался господин Отт), стал на защиту Штоммы, которого намеревались вместе с другими фольксдойче депортировать в лагерь возле Торна. Скептик отплатил добром за добро. Когда вслед за советскими в город вступили польские войска, ему даже доверили какой-то административный пост. И Штомма уже носился по улицам с красной повязкой на рукаве, наводя ужас на жителей.
Пожалуй, вот что еще: Скептик долгое время не хотел покидать свой подвал. После работы в конторе — регистрация оставшихся в городе немцев — он спускался по лестнице и ложился на свой тюфяк, хотя Лизбет приготовила ему постель у себя в мансарде. Скептику, именовавшемуся теперь Германом Оттом, трудно давалась жизнь в обычной обстановке и среди посторонних, — там все было реально, а реальность его страшила. — Лишь летом, уже женившись на Лизбет, он как бы навсегда распрощался с подвалом и (как бы навсегда) перебрался в мансарду к Лизбет, которая была уже на сносях. Но к тому времени Скептик сильно изменился. Весной он приступил к поискам: он искал не улиток вообще, а лишь ту загадочную улитку, пурпурная окраска которой постепенно перешла в черноту, которую Лизбет раздавила ногой, которая, словно губка, впитала в себя ее меланхолию и превратила безразличную ко всему Лизбет в женщину с определенными требованиями к жизни: смешливую и склочную, добродушную и злобную.
Говорят, в течение двух лет Герман Отт, которого долгое время называли не иначе как Скептик, искал повсюду, позже лишь на кладбищах, свою таинственную улитку — доказательство того, что меланхолия излечима; при этом он мало-помалу сам впал в депрессию. В конце лета 1947 года по просьбе его жены Лизбет, у которой от него родился сын Артур, Скептика поместили в лечебницу закрытого типа (неподалеку от Олива); там он провел двенадцать лет — первое время еще что-то бормотал, сидя над своими вкривь и вкось исписанными бумажками, а потом вообще умолк и ближе к концу этого срока боялся любого шума, а также рыбных костей — если на обед была рыба.
Дети, вы сомневаетесь и говорите, что моего Скептика нет и не было на свете. Все это мои выдумки и фантазии, а реальна лишь предвыборная борьба. Но где бы я ни выступал, — в Кайзерлаутерне или Саарлуисе, в Мерциге или Даиллингене, в Вайнсберге, Некерсульме, Хайльбронне, в Эбингене, Биберахе, Аугсбурге, в Шонгау или Гармише, в Мурнау, Бад-Тельце и под конец в Вайльхайме, — я говорил, явственно слышал свой голос и все же не был уверен, действительно ли я это все говорю, реальны ли все эти рыночные площади и старинные городки, словно сошедшие с рождественских открыток, реальны ли наш микроавтобус «фольксваген» и реки Саар, Некар и Рис, а также наши кандидаты Кулавиг, Эпплер, Байерль, наш верный Драуцбург и гладко причесанный Эккель, студент Бентеле и я сам, — не плоды ли все это моей фантазии. — Ясное дело, скажете вы, ничего удивительного, чего не привидится, когда у тебя грипп и высокая температура. Сомневаетесь в реальности Скептика. Как будто предвыборная борьба с ее подъемами и провалами, словесными западнями и шквалами оваций не оставляла места и не давала повода к сомнениям? Как будто во время моих выступлений они не присутствовали в роли немых судебных заседателей (сначала в Клеве, под конец в Вайльхайме). Ибо если бы Эккель с присущим ему педантизмом не следил за каждой точкой и запятой, температура, не спадавшая всю дорогу, заставила бы меня согнуть все устойчивые восклицательные знаки, превратив их в вопросительные: эта витиеватая завитушка и есть подпись Скептика. — Лишь в самый последний день — за двое суток до выборов, — когда мы открыто выступили против Франца Йозефа Штрауса (в его избирательном округе Вайльхайм), Скептик отпустил меня на время…