– «Как люди в страхе гадки!» – великая мысль. Человек, не умеющий одолеть страх, не поддаваться страху, с неизбежностью окажется падшим.
Трем экзаменам подвергается в жизни человек: испытанию нуждой, испытанию страхом, испытанию богатством. Если он может переносить нужду с достоинством; страху – не поддаваться; живя в достатке, понимать чужую нужду – он – человек.
* * *Однажды я спросила у Туси:
– Как, по-вашему, наиболее кратко и точно сформулировать основную ошибку наших педагогов, критиков – или, скажем, редакторов Детгиза – в подходе к литературе? В чем она?
Туся ответила мгновенно, без всяких затруднений:
– Они думают, будто искусство – это правильная идея в занимательной форме. Между тем это нечто совсем иное; в настоящем искусстве нет идеи в форме; связь другая, гораздо более органическая. Да это вовсе и не связь двух явлений, а нечто третье.
* * *– Если знаком с человеком и сразу узнаёшь его в его писаниях – его склад ума, его осведомленность, его остроумие, – перед тобою, по-видимому, всего только способности. Признаки таланта другие. Берешь в руки рукопись и поражаешься: неужели это написал вон тот мой приятель? Откуда он это знает? Вот уж никогда не подумала бы, что он это знает!
* * *Туся говорила о Шкловском:
– В его работах встречаются интересные мысли. Но вот знаете: есть такие собаки, которые умеют родить щенков, а выкармливать, воспитывать не умеют. Так и Шкловский: родит мысль, а додумать ее, вырастить, поставить в связь с другими – не в состоянии. Кто-то другой должен подбирать его мысли и выхаживать, растить их. Сам он из них ничего толкового сделать не способен.
* * *– Прочитала книгу Нечкиной «Грибоедов и декабристы», – сказала мне однажды Туся. – Интересная книга. Но самое большое место в ней все-таки занимает и: Грибоедова нет, декабристов тоже маловато, а вот и тянется семьсот страниц.
* * *– Читаю роман Ч. в «Знамени». Батюшки мои, как интересно! Очень интересно следить за тем, что выходит у подлеца, когда он пишет о благородстве.
* * *Однажды Сусанна привела к Тусе Снегирева. Он сидел целый вечер, читал свои рассказы, болтал, ужинал.
– Ну, каков Снегирев? – спросила я на следующий день.
– В нем живет художник, ребенок и обезьяна, – ответила Туся. – Но ни на гран человека.
* * *– Хочется иногда умереть, – сказала я Тусе однажды, очень утомившись. (Это было еще на Сущевской, задолго до Тусиной болезни.)
– И мне тоже, – сказала Туся, – очень. Но я не позволяю себе мечтать о смерти. Это было бы не по-товарищески, свинство. Это то же, что самой уехать в санаторий, а других оставить распутываться как хотят.
* * *Мне часто случалось жаловаться Тусе на чью-нибудь очередную грубость – в домоуправлении, в издательстве, в Союзе. И сама она нередко жаловалась мне на грубость чиновников. Однажды, когда мы с ней рассуждали о природе чиновничьего хамства, она сказала:
– У советских служащих психология своего рода пенсионеров. Они рассматривают свою зарплату как пенсию, выдаваемую им государством на двух условиях: они должны являться в определенное помещение к определенному времени и находиться там семь часов. Всё! О том, что в это же время, за эти же деньги они должны производить какую-то общественно-полезную работу, – они и не подозревают. Они ссорятся, мирятся, флиртуют, рассуждают о ценах на мясо и на чулки, где что дают, где что выбросили, кто с кем живет… А тут являемся мы с вами, отрываем их от интересных разговоров, задаем неинтересные вопросы, требуем чего-то и ждем и настаиваем. Естественно, что эти странные претензии их раздражают.
* * *На полушутливый вопрос одного молодого человека, на ком следует и на ком не следует жениться, Туся ответила:
– Жениться можно только на той женщине, с которой вам, мужчине, было бы интересно встречаться и разговаривать, даже если бы она была не женщиной, а, как и вы, мужчиной.
* * *– Терпеть не могу бабьих упреков: «Я отдала ему молодость, а он…» Что значит «отдала»? Ну а если так, и держала бы при себе свою молодость до пятидесяти лет…
* * *У Туси был дар замечательной характерной актрисы – тоже один из не реализованных ею талантов. В ленинградские времена она с аппетитом показывала всех наших студентов и студенток:
Ирину Грушецкую, сообщившую ей по секрету, что в Москве у нее намечается роман с кем-то из конструктивистов: «Я всегда думала, что мне нравятся худые, ан нет! – Длинная пауза. – Оказывается, я люблю полных»;