Он ушел завтракать. Я отказалась. Позвонила в «Новый Мир», предупредила, что в три явлюсь слушать Заболоцкого.
Симонов вернулся вялый – от кофе ли, от жены, от чего ли еще. Я сразу чувствую это. Заторопилась. Когда он провожал меня и искал мне перчатки, Валентина Васильевна14 уже что-то опять орала о ключах – и я торопилась ужасно. Он послал со мной шофера… поехала в «Новый Мир», не занеся книги, – было уже почти три. Приехала: Заболоцкий только что ушел. Ему не сказали, что я приеду для него. Он посидел-посидел и уехал.
А живет он за городом.
Правда, он оставил свою поэму… Ай да аппарат, секретари.
Нужно срочно вызвать несколько поэтов, с которыми Константин Михайлович просил меня поработать, – нет ни адресов, ни телефонов.
Пришла домой разбитая, злая. Знаю, что не буду спать.
Глазу лучше. Сама разобрала поэму Заболоцкого. Рябит немного. Поэма великолепная15.
17/ХII 46. Все болит. Заснула поздно, встала рано.
К трем часам решила позвонить Симонову: знала, что он будет в «Новом Мире». Хотелось продвинуть поэму Заболоцкого.
Все удалось, и, хотя все удалось, – мне очень противно.
Я пришла. Симонов был занят. Потом меня позвали в кабинет – там Симонов, Кривицкий, до ужаса похожий на Мишкевича16 и кто-то на диване, кого я не могла разглядеть. Но с дивана дуло злым, темным. И вообще при обсуждении стихов не должно быть чужих – переносчиков.
Симонов прочел сам [поэму Заболоцкого]. Прочел хорошо. Вчера он отозвался об этой поэме не очень восторженно – сегодня, кажется, она ему понравилась. Он сказал:
– Человек восемь лет был там… Надо его печатать.
– В первом номере, – сказала я. Он взял перо.
– Места нет, – сказал Кривицкий.
– Уберем Яшина17, – сказала я.
– Да, да, – перенесем его, – сказал Симонов.
– Там есть недопустимая строка, – сказал Кривицкий.
– Какая? – прислушался Симонов.
– Вождь и господин.
(Это о природе, о власти человека над природой.)18 Симонов согласился. Я не возразила.
– И виола, – сказал с дивана мерзавец, и я узнала по голосу К.
– Да, да, – сказал Симонов.
– Какая виола? – спросила я, озадаченная.
– Да, это не надо, – сразу согласился Симонов.
Я не стала спорить, хотя замечание крайне глупо. Присутствие К. душило меня.
Я оставалась в редакции, пока поэму перепечатывали и пока при мне ее не отправили в набор.
То-то будет рад Н. А. [Заболоцкий]. Он сегодня утром мне звонил и говорил, что поэма для него главное.
А о виоле я еще подумаю. Уговорю Константина Михайловича или позвоню ему.
В четверг у меня приемный день.
19/ХII 46. Глазу худо, худо, как в первый день. Яшин, Тушнова, Гидаш, Заболоцкий, Сашин, Гудзенко.
Г[удзенко] – нахальный мальчишка, способный, избалованный, наглый.
Яшин – мил, прост, доброжелателен, но плохой поэт.
Тушнова – хорошенькая, талантливая, сдержанная, холодная. Сделает большую карьеру, т. к. умеет не только быть поэтом, но и писать стихи.
В ней есть прелесть глубины, но и роскошь ее учителя, Антокольского. И холод.
Гидаш – добродушен, мил, с хорошей улыбкой.
Заболоцкий – ленинградский, и из-за его плеча: Леня Савельев, юность19.
Некрасова.
Дозваниваюсь второй день к Константину Михайловичу, чтобы защитить виолы и, кроме того, спросить, дадут ли без него обещанные деньги Пастернаку. Но не могу его поймать. А надо.
21/ХII 46. Симонов на мой звонок через секретаря передал, чтобы я пришла к четырем в редакцию.
Хорошо. Я скоро тоже научусь беседовать с ним через секретарей и при помощи резолюций.
Я пришла. Он был облеплен людьми. Я немного посидела с Ивинской, которая явно тупа и глупа и груба. Пока пытаюсь ее учить. Но это зря. Если бы она хоть бумаги могла хранить, хоть корректуру читать – мелкий шрифт.
Меня позвал Симонов.
– У меня есть 5 минут, – сказал он.
– Хорошо.
Я была готова. Я сказала ему: если у вас нет возражений против мысли, которую выражает Заболоцкий о хоре светил и цветов, почему вы возражаете против силы выражения его мысли? А виолы усиляют – им действительно откликается следующая строка.
Колокола, виолы и гитарыИм нежно откликаются с земли.– Я никогда не обращаю на это внимания, – сказал он.
«Ну так пишите тогда статьи и не трогайте стихов», – надо было ответить, но я смолчала.
Поэма была за мной.
– Передайте Заболоцкому, – сказал Константин Михайлович, – что Симонов просит его переделать кусок, чтобы не было архаизмов: виолы, лилеи20… А вы, Лидия Корнеевна, можете продолжать высказывать свое мнение, – прибавил он зло, – так как это не повредит вашему доброму имени.
– Я не о добром имени своем хлопочу, – сказала я.