– Тамара Андреевна, возьмите визы для продления.
– Хорошо, – сказала она, – приходите во вторник.
– Об этом не может быть и речи. В воскресенье сын едет в Москву с визой бабушки.
– Тамара Андреевна, сделайте к субботе.
– Но суббота неприемный день.
– Сделайте! – с раздражением повторил серый подполковник.
В субботу Тамара Андреевна встретила меня в коридоре. Ее можно было мазать на хлеб и прикладывать к ране вместо пластыря. Чтобы не затруднять меня парой лишних шагов, она вынесла продленные визы в коридор.
Пойди рассчитай, когда тебе дадут пятнадцать суток за хулиганство, а когда пожалуют, как персону.
Мои друзья, приехавшие в Израиль на два года позже нас, вообще считают, что наш отъезд – непрерывная цепь везений, своеобразное продолжение моей военной биографии. Кто его знает. Бессмысленно что-либо прогнозировать в этой стране. Даже в самых тривиальных случаях ты вдруг натыкаешься не просто на неожиданное, но даже на невозможное.
За два дня до нашего отъезда пришел попрощаться со мной хозяин черной "Волги". Уже давно мне было ясно, что, как и все, занимающие места на советском Олимпе, он знал, "что почем и что к чему". И вдруг…
– Вот вам на память от меня. – Он подарил мне изящный брелок – компас в виде земного шара. – Вот эта красная точка показывает север. Смотрите на нее там, в Израиле, и знайте, что в этой точке у вас остался верный друг. И вообще, як кажуть у нас, у запорижськых казаков, хай тоби щастыть. – Он перешел на ты и на смесь украинского с русским. – И взагали, щось не в порядке в нашей системе, як що такие, как ты, покидают нас.
Вот это окончание оказалось совершенно неожиданным для меня. Неужели не все и не до конца в советской верхушке пропитаны цинизмом? Или это потрясающий эффект веры в собственную ложь?
Но даже парадоксы воспринимались уже только периферическим зрением. Водоворот предотъездных забот, прощание с сотнями людей, сплошным потоком входящих и выходящих в незапираемые двери, тревога за остающихся друзей. Только бы не скомпрометировать их причастность к нам, к отъезжающим. Прощание дома – последнее прощание, как перед отлетом в другую Галактику. Они не придут на вокзал, чтобы не попасть в объективы, пополняющие досье в известном комитете.
Но и без них на вокзале оказалось несколько сот провожающих. В атмосфере любви, доброжелательности и – иногда – доброй зависти к нам, меня не покидало беспокойство о чемоданах. Нет, я не боялся, что в вокзальной суете могут что-нибудь стащить. Наоборот, я боялся, что среди наших вещей появится кое-что нам не принадлежащее. Поэтому понятной должна быть моя, казалось бы неадекватная реакция на возникший в нашем купе большой баул с трапецевидными боками. Теща вышла из себя после четвертого или пятого вопроса, не ей ли принадлежит этот баул. Получив возмущенный вразумительный и окончательный ответ, что она видит этот предмет впервые, я тут же вышвырнул баул в коридор, и без того выглядевший весьма живописно, так как еще в пяти купе ехали семьи евреев с израильскими визами.
Я бы не выразился так вычурно, если бы эти семьи из Вены не поехали дальше, в Италию. В этот момент в вагон поднялась жена. Увидев мой яростный поединок с баулом, она рассмеялась и убедила меня в том, что это наша собственность – складной стол, неосуществимая мечта многих киевлян; только сейчас его подарил один из провожающих пациентов, не сказавший мне об этом из опасения, что подарок будет отвергнут.
Проводы. Проводы по пути до Чопа. Проводы в самом Чопе. Проводы с надеждой на встречу и расставание навсегда…
Чопу надо было бы посвятить отдельную главу.
Когда-то путника на большой дороге подстерегали разбойники. Цивилизованные страны очистили дороги от разбойников и морские пути от пиратов. Но в ноябре 1977 года в центре Европы мы снова столкнулись с этой проблемой. Не знаю, с благословения ли советских и чехословацких властей, но безусловно при их молчаливом попустительстве на современной большой дороге евреев подстерегают современные разбойники – носильщики, проводники вагонов и прочая железнодорожная братия и даже "непорочные" таможенники. Нам еще повезло. Нас грабили обычно. Над нами не издевались пограничники. А ведь и такое бывает.
Уже после нас приехала большая семья, подвергшаяся последней ласке своей географической родины. После таможенного досмотра (он начинается за два часа до отхода поезда), в бешеной спешке, буквально за минуту до отправления, со стариками и детьми, с множеством чемоданов и узлов, естественном при таком количестве людей, семья погрузилась в вагон. Все это происходило ночью. Измученные старики и женщины тут же переоделись ко сну. Счастливые, что все испытания уже позади, они позволили себе расслабиться. Откуда им было знать, что поезд останавливается еще на самой границе с Чехословакией? В вагон вошли капитан и два пограничника. Капитан потребовал предъявить визы. Надо ли объяснять, что без виз невозможно попасть не только в вагон, не только на перрон, но даже в таможенный зал. Пришло ли им в голову, что может быть еще одна проверка и визы должны быть на поверхности? В дикой спешке, как на грех, их куда-то заткнули, и сейчас вся семья, понукаемая грубыми окриками капитана, лихорадочно искала визы.
– А ну-ка, со всеми бебихами марш из вагона!
– Как вы с нами разговариваете, – сказала молодая женщина, – ведь мы же люди.
– Какие вы люди? Вы – жиды!
– Ну, если так, вот у вас автоматы, следуйте примеру немецких фашистов.
– Придет время – и это будет.
"И это будет", – сказал советский капитан-пограничник, родившийся уже после войны, надо полагать, верный член КПСС.
Полураздетых людей выбросили в ночь, в холодный дождь, в пустынное место вдали от станции. Визы, конечно, нашлись. А после – мучительные сутки в Чопе. Без копейки денег. (Покидающий пределы СССР не имеет права иметь при себе даже разменной советской монеты. Еще одна весьма интересная тема для экономистов и социологов.) Повторный таможенный досмотр. Повторная пытка посадки.
Берегите, евреи, израильские визы! Капитан-пограничник предупреждает вас: "И это будет!" А уж если так говорит верный страж страны с самой демократической конституцией, гарантирующей даже евреям право… и т.д., то что говорить о всяких загнивающих демократиях, которые по причине очевидности того, что человек есть человек, вообще ничего не гарантируют? Что, евреи, я говорю абсурдные вещи? Но ведь вы и раньше так отвечали предупреждающим вас. Глупый вы народ, евреи. Ничему вас нельзя научить. И все-таки – берегите израильские визы!
Нет, в Чопе нам уже не угрожали. Отношение было исключительно уважительным. Старший лейтенант-пограничник бережно сверял номера орденов на моей гимнастерке с номерами, вписанными в орденскую книжку. А узнав, что я закончил войну всего лишь в звании лейтенанта, проникся еще большим почтением.
Таможенники великодушно пропустили акварели жены, задержанные киевской таможней, и несколько моих рисунков, которые, даже не будучи искусствоведом, легко было отличить, по меньшей мере от Рембрандта.
Не обошлось даже без происшествия, давшего нам возможность вдоволь повеселиться, конечно, уже после досмотра. Теща, человек потрясающей честности, вписала в таможенную декларацию золотую коронку. Досматривавшая ее огромная таможенница, этакое бабище, возвышающееся над всеми мужчинами в зале, долго тупо всматривалась в декларацию.
– Что это еще за золотая корова? – громоподобным голосом спросила она.
– Видите ли, двадцать лет тому назад у меня сняли коронку.
– Что это за золотая корова или корона, я спрашиваю?
– Я же вам объясняю, это коронка зуба.
– Покажите!
Коронка, завернутая в тряпочку, на беду, затерялась где-то в недрах чемодана.