Петер начал говорить про раскулачивание и про «лесных братьев», которых всех пересажали и про то, что фашистов уже нет и нечего о них сейчас говорить, а русские оккупировали Эстонию и перебили и посадили полстраны. Я сказала, что не только эстонцев, русских тоже так же сажают, а больше всего посадили тех, кто делал революцию, то есть был в разных партиях — их всех пересажали, им было все равно, кто какой национальности.
— Ну, ты это что-то придумываешь, — протянул он задумчиво. Тогда я ему сказала, что моего отца тоже посадили, он был коммунистом.
Петер спросил:
— За что?
— Так, ни за что, в тридцать седьмом сажали даже сами себя.
— А многих посадили?
— Не знаю, наверное, никто не знает, но очень много, наверное, несколько миллионов тогда село. В России нет такого человека, у которого кого-нибудь не посадили, если уж не родственника, то друга или знакомого.
— А что ты думаешь, почему они это делали?
— Я не знаю… может быть, это надо было ему, чтобы боялись…
— Ты что думаешь, самому Сталину? — он прошептал это имя.
Я кивнула. Он опять прошептал:
— Почему?
— Чтобы ты и я вот так шептались.
— Кто тебе это говорил?
— Давно еще, когда я была маленькой, мой дед это говорил, кажется, он думал об этом.
— А что бы ты стала делать, если бы я вдруг пошел в тайную полицию, — он так и сказал — «в тайную полицию», — и сообщил про тебя?
— Во-первых, ты, наверное, не знаешь, куда пойти, а во-вторых, побоишься, это и для тебя небезопасно.
— Как?
— Да я, естественно, скажу, что ты все выдумал, а если ты начнешь доказывать, я скажу, что сам ты это наговорил. Я же читала «Молодую гвардию», у меня есть свидетели… Скорей всего, арестуют и тебя и меня. А может быть, меня даже выпустят, если я соглашусь и впредь на таких, как ты, докладывать.
— Но ты же не сама на меня донесла.
— Но я могу сказать, что я не успела.
— Откуда ты все это знаешь?
— Ты просто живешь всего около четырех лет при этой власти, а я всю жизнь, все мои родственники про это думали, особенно те, кого уже ссылали и родственники которых сидят.
— Приезжай к нам в Тарту учиться. У меня там много друзей, будешь с нами. Я через год в университет поступлю.
— Мне нельзя здесь жить. Ты, наверное, слышал, что всех финнов выселяют от вас. Мне в Карелию надо будет поехать через месяц.
— А можно я тебе буду писать?
— Нет. Я думаю, что письма проверяют, мало ли что напишешь!
А кроме того, я плохо пишу по-эстонски. Я никогда специально не училась эстонскому языку. Ты, наверное, это чувствуешь?
— Акцента у тебя нет, но что-то будто чувствуется… А почему ты в русскую школу пошла?
— Я больше к русским привыкла. Мне кажется, что я и сама больше русская.
— Я как-то этого не понимаю. Они ведь твои враги.
— Ты знаешь, у меня не они враги. Может быть, у меня вообще нет врагов. Я точно не знаю. Во всяком случае, я не могу назвать ни одной нации своим врагом. Я об этом тоже думаю, но пока ничего не придумала…
— Хорошо, что ты сама отказалась со мной переписываться и вообще лучше, что тебя ссылают туда в Карелию, если ты не разбираешься в таких простых вещах…
— Почему лучше?
— Так, пусть тебя тут не будет, и пусть тебя еще немного поучат, еще умнее будешь.
— Думаешь, что я тоже оккупант?
— Наверное, да… Моя бабушка приглашает тебя сегодня на обед, если хочешь, приходи.
— А ты хочешь, чтобы я пришла?
— Мне все равно. Бабушка считает тебя приятной и интеллигентной девушкой. — Он покраснел и, еле договорив фразу, начал спускаться с сеновала.
На обед я не смогла пойти, прошел дождь, мы пошли в лес за грибами.
* * *
Я, видимо, зря пошла к бухгалтеру за две недели просить расчет — там, в кабинете, у нее оказался директор, он подумал, что мне тяжело работать на сенокосе. Всего-то я просто укладывала возы, а это совсем не трудно и платят больше. Я еще в Калининской области в колхозе научилась их укладывать. Мой воз никогда не разваливался, по какой бы ухабистой дороге ни шла лошадь. Я даже научилась укладывать на машину сено, а машина идет быстро — воз трясет так, что если он уложен кое-как, то половина растрясется на дорогу.
Откуда только набрали этих ребят, будто все они на вокзалах промышляли, без мата ни одной фразы. Сено на воз не умеют подавать. Ты им сверху кричишь: «Взяла!» — а они подталкивают — того и гляди пихнут в грудь вилами. Попробовал бы в колхозе кто так подавать на воз, бабы бы избили. А здесь все и не городские и не деревенские. Интересно, где эти люди жили до войны?