Кто-то тихонько толкнул меня сзади, я обернулась, девочка с белыми ресницами прошептала:
— А чего тебя так зовут, ты откуда?
— Я финка.
— А-а-а… — протянула она.
Я посмотрела вокруг, все ребята рассматривали друг друга, никто, наверное, не слышит, про что говорит учительница.
Я опять сидела за одной партой с Арво. Он, как и в Никольском, моргал, борясь со сном.
На перемене он быстро нашел себе каких-то друзей из Карабзина и убежал с ними на реку. Я тоже вышла, ко мне подошла очень бледная с черными длинными косами девочка и тоже спросила, почему у меня такое странное имя. Я объяснила ей, а потом она сказала, что видела меня, когда я приезжала на велосипеде в их деревню, и что ее мама купила у меня бумажные занавески. Я почувствовала, что у меня покраснело лицо и стало жарко. Она наклонилась и выдернула травинку, сунула ее в рот, перекусила и выбросила, потом снова повернулась ко мне:
— Я пропустила год, не училась, у меня туберкулез. Работать я не могу — дома скучно, похожу в школу до холодов. Зимой я не могу ходить, мне тяжело в зимней одежде и часто температура…
Я сказала, что у моего маленького двоюродного брата тоже туберкулез, но мы его постоянно лечим, у него больше не поднимается температура, потом я начала объяснять ей, что надо делать, чтобы вылечиться… Она продолжала выдергивать травинки и будто совсем не слушала меня. Я замолчала. Вдруг она резко выпрямилась, откинула назад косы и быстро зашептала:
— Мы не можем покупать мед, масло и вообще питаться так, чтобы поправиться… у меня два маленьких брата и бабушка, работает одна мама.
— Здесь хороший сухой климат… — перебила я ее. — Надо настоять на водке молодые сосновые побеги, это надо пить каждый день три раза. Это не дорого, пол-литра водки хватит на пару месяцев. И знаешь, что еще помогает… Про это один старик в Кочинове моей тете говорил. Он сам этим вылечился… Надо растопить собачий жир и принимать по большой ложке три раза в день.
— У нас в деревне ни одной собаки нет, кормить нечем…
На крыльцо вышла тетя Нюша — наша уборщица, она громко звонила, размахивая большим жестяным коровьим звонком. Мы поднялись с завалинки и пошли в класс. В теплые дни Надя Французова всегда сидела в тени на завалинке и наблюдала за игрой в лапту. Она вскидывала руки и, низко наклоняясь, хрипло смеялась, когда кто-нибудь удачно ловил или бил по мячу. Она была лучшей ученицей в классе. У нее вообще никаких других оценок, кроме пятерок, не было. Но у нее много времени, она не могла работать. Начались дожди и холода, Надя перестала ходить в школу. девчонки из ее деревни говорили, что она кашляет кровью. А меня еще в начале сентября наш колхозный бригадир Колька Хромой попросил приходить после школы стелить лен на луга, чтобы он обмяк под осенними дождями, и можно было бы начать его трепать.
Когда шел сильный дождь, я ходила в ригу колотить и мять лен. От валька ломило руки в запястьях, но председатель обещал за лен сахар и мануфактуру. Надо только ко времени успеть сделать госпоставки, говорил он. В наш колхоз я успела походить с месяц. Нас, школьников, послали на картошку в Карабзино: там к снегу не успевали ее собрать, и мы всей школой с учителями поселились в домах колхозников. Для нас зарезали бычка, мы ели свежие мясные щи прямо как в старину из одной большой плошки деревянными ложками. Вначале мне это очень понравилось, но от ложки заболели уголки губ. Надо было, оказывается, еще научиться есть такой, с зазубринами, ложкой. А спали мы на полу на соломе. В первые дни было весело. Вечерами мы подолгу рассказывали разные истории, и даже Шурка Барыбина, которая всегда молчала, рассказала нам два страшных случая, которые будто бы произошли в ее деревне.
Первая история была с отцом, вернувшимся с базара. Он открыл дверь — навстречу ему побежал его маленький сын. Отец схватил его на руки и подбросил вверх, да так, что голова мальчика стукнулась о перекладину полатей и разбилась пополам.
Второй случай произошел в начале войны тоже с маленьким ребеночком. Мать вышла подоить корову во двор, а когда вернулась, мальчика не было в постели. Она — туда-сюда по всему дому, снова и снова она возвращаясь к постели, наконец увидела щель между кроватью и стеной. Она отодвинула кровать, под кроватью у нее стоял бочонок с моченой брусникой — из бочонка торчали белые ножки ребеночка, он нырнул головкой туда. После Шуркиных историй никто больше не захотел ничего рассказывать.