Дядя Тойво купил нам билеты обратно в Ленинград и сказал, что дорога будет трудная. Утром он привез нас на вокзал в автомобиле. На перроне нас сильно толкали, но, когда мы уже сели в вагон, мама радостно сообщила, что посадка была удачной.
В Харькове нам пришлось слезть с поезда и просидеть двое суток на вокзале. Первую ночь мы спали, сидя на наших чемоданах. Вернее, мама сидела, а я положила ей голову на колени и спала под своим пальто. Утром, когда я проснулась, мама уже стояла в очереди, ей надо было закомпостировать билет. Я долго не могла запомнить слово «закомпостировать» и все повторяла его про себя. Пришла мама, принесла в банке кипяток. Мы вытащили из сумки пирожки, яйца, помидоры, которые нам дала в дорогу наша хозяйка, и позавтракали. Чемоданы мы не сдали в камеру хранения, иначе нам не на чем было бы сидеть и спать, пришлось их караулить в зале ожидания. Рядом с нами сидела еще девочка с мамой. Ее мама тоже уходила стоять в очереди. Девочка достала из сумки своей мамы губную помаду, и мы сильно намазали себе рты, но помада была невкусная, какая-то жирная, и мы решили ее стереть. У нас ничего не было, кроме газеты, и мы обтерли себе рты газетой, но помада не стиралась, а наоборот, размазывалась еще больше. Когда вернулись наши мамы, они нас по очереди сводили в умывальник. На ночь нашим мамам удалось устроить нас в комнату матери и ребенка.
Утром мама пришла и сказала, что билеты закомпостированы. Мы скоро поедем.
Пассажиры задолго до прихода поезда столпились на перроне. Когда поезд приблизился, стало очень страшно. Я крепко уцепилась за чемодан. Оказалось, что мы с мамон встали удачно — наш вагон остановился около нас, и мы быстро очутились внутри вагона. Нас просто затолкнули туда те, которые стояли за нами.
Мы начали устраиваться в купе, какой-то дядя помог поднять наши чемоданы на верхнюю полку. Мимо открытой двери купе прошла со стоном женщина, держась рукой за лицо, по ее лицу и руке лилась кровь. В другой руке у нее был большой чемодан. Весь чемодан и платье были залиты кровью. В вагоне стало тихо. С улицы были слышны крики. Женщина тянула: «Охмм, охмм…». Она прошла в другой конец вагона. Дядя, который помог поднять наши чемоданы, сбегал в другой конец вагона. Он рассказал, что во время посадки в дверях получилась пробка и сзади пассажиры стали через головы других передавать чемоданы — и задели женщину по лицу углом деревянного чемодана. Он еще объяснил нам, что поезда стоят слишком мало времени на станциях, поэтому всегда паника при посадке.
В Ленинграде нас встретили папа и Ройне. Мама всю дорогу, пока мы ехали в трамвае, рассказывала, как мы добирались. Утром мы с мамой проснулись поздно. Ройне сидел и читал книгу, а папы не было дома. Ройне увидел, что я открыла глаза, и сообщил мне, что он теперь знает, как спасти утонувшего. Я не верила, что можно спасти человека, который уже синий, а он спорил и твердил, что в книжке все написано и что он все выучил и может спасти. Я сказала, что все равно не верю — если человек уже утонул и синий, то его спасти нельзя, а брат твердил, что можно. Тогда я крикнула, что у него дурацкая книжка и сам он дурак, но проснулась мама и сказала, что я задира и что мне всегда будет попадать. Пришел папа, мы оправились на наш Варшавский вокзал и поехали в Виркино.
Утром бабушка послала меня и Ройне нарвать возле речки травы для коровы. Мы опять стали спорить, я говорила: неправда, что можно спасти утонувшего. Тогда Ройне сказал:
— Хочешь, я спасу?
Я спросила:
— Кого?
— А хоть тебя.
Я крикнула:
— А вот и не спасешь!
Он схватил меня и потащил в речку. Я орала, что было мочи, но на берегу никого не было, чтобы спасти меня от него, и он сунул меня в воду. Мне стало очень плохо, потом, когда Ройне откачивал меня, тоже было плохо. Вода лилась еще долго, даже ночью на подушку выливалось из ушей, но я никому ничего не рассказала, чтобы Ройне не обзывал меня ябедой.
Папа и дедушка каждый вечер о чем-то спорили. Начинали они свои разговоры за самоваром. Папа говорил тихо, спокойно, а дедушка иногда даже кричал, что кто-то все разворует и разорит, и все будем нищими.
В воскресенье в нашей маленькой газете, которую почтальон приносил для дедушки, мы увидели фотографии дедушки с ружьем (он был сторожем в колхозном саду, и у него было настоящее ружье), молодой бабушки, фотографию дяди Тойво и его жены Оли.
В газете было написано про нашу семью: про папу с мамой, про тетю Айно и дядю Антти. Я ничего не могла прочитать, потому что там все было по-фински. Папа сказал дедушке: