В Валге, как на всех вокзалах, было много мешочников. Здесь была своя банда, в которой было несколько грязных мальчишек. Между мешочниками и этими парнями шла война: парни старались утащить у мешочников их мешки. Парни за день отсыпались, а мешочникам приходилось бегать по делам — надо было найти поезд и кондуктора, кому можно было бы «сунуть», а ночью парни караулили, когда уставший мешочник задремлет. Они ждали, когда шла посадка, вернее, когда шел штурм поезда. В давке они выхватывали вещи и удирали. Говорили, будто мешочники избивают до полусмерти таких вот… Вспомни своих соседей в Калининской области. Разве не то же самое? Разве они не утянули бы твоего чемодана, если бы заметили, что он плохо лежит?
Обе тети стали озираться: вдруг здесь кто-нибудь понимает по-фински. А младшая сказала:
— Ты уж слишком! Дедушка продолжал:
— А то тебя не обворовали три раза? Я уже не говорю о мелочах, вроде топора или пилы, которые нельзя было оставить во дворе.
А днем младшая тетя взяла меня и Женю посмотреть на город Валга. Там был базар, продавали разные овощи, белый шпик толстыми ломтями. Тетя спросила по-русски, сколько стоит. Ей не ответили. Мы пошли дальше по базару, нашли русских женщин — они все стояли в одном ряду. Тетя приценилась к творогу и купила. Мы тут же съели его прямо руками, безо всего. Когда мы вернулись, на базар отправилась старшая тетя и Ройне. Старшая тетя помнила эстонский язык с того времени, когда она с мужем убегала в Эстонию от красных. У нее давным-давно, когда меня еще не было на свете, был муж. И дети были. Но все умерли. Она тогда в Эстонии тифом болела, и у нее умер ребенок, которого она родила в тифозном бараке в восемнадцатом году. Они не сумели никуда уехать и вернулись в Гатчину, муж ее спился, а двое других детей умерли позже. Все это рассказала мне младшая тетя, когда мы сидели и ждали возвращения Ройне и старшей тети с рынка.
Вернувшись с базара, старшая тетя торопливо сунула что-то в свой чемодан и прошептала:
— Айно, идем скорее, там на улице в очередь за билетами записываются.
Тети ушли. В вокзальной комнате было тихо. За печкой шепотом материлась шпана. Вернее, они как бы и не матерились — они всегда так разговаривали. Я начала прислушиваться. И странно, они будто бы говорили по-русски, но ничего было не понять. Один из парней заметил, что я слушаю и прошипел:
— Что вылупилась, в рот тебя не е…?!
Я отвернулась. Стало жарко.
— Ну что, заработала? — прошептал Ройне.
Я сказала, что пойду на улицу, посмотрю, что там с очередью.
Я встала у старого облупившегося забора, возле которого росли громадные лопухи. Наверное, давно не было дождей: лопухи покрылись мягкой серой пылью и обвисли, как слоновьи уши. Я начала искать в очереди теть. И вдруг очередь рассыпалась, зашумела. Мои тети почему-то отошли далеко в сторону. Мне послышалось, что эстонцы повторяют слово «Täi» [39]. Неужели это значит то же самое, что и по-фински? Я подошла к тетям. У них были красные лица и ужасно перепуганные глаза, а эстонцы показывали на моих теть пальцами. Старшая проговорила:
— Айно, они требуют, чтобы ты пошла в санпропускник. Поди возьми у начальника станции талончик, там тебе и адрес скажут. Ничего не поделаешь, видишь, в каком они состоянии.
Младшая тетя ушла. Старшая указала на краснощекую эстонку:
— Это она увидела на воротнике у тети вошь и подняла весь этот скандал. Я хотела ей объяснить, что мы уже больше недели в дороге, но она закричала, что никого не надо слушать, у всех у них своя песня. Изгадились и обовшивели там у себя, теперь к нам лезут. Каждые сутки, поезд за поездом, прибывает эта шваль.