— Согласна. Нам их сопливое благородство не в тему. Сами справимся. Значит, ты тоже думаешь, что Галя намерена свергнуть нас с пьедестала?
— Пьедестал это что? — уточнила Шатхия.
— Неважно. Думаешь, она захочет прибрать берров к рукам?
— Не захочет — уже хочет. А нас убьёт. Станет для всех очень важной. Потому что одна и других нет.
— Чушь! — фыркнула Наруга и метнула взгляд в мужиков.
Те о чём-то трепались, делая вид, что дамские секреты им без надобности.
— Тебя так легко убить? — вновь зашептала Наруга.
— Тебя тоже нелегко, — поняла свою оплошку Шатхия. — Но Галя хитрая.
— Хитрей наших воровок? — усмехнулась Наруга. — К тому же не забывай о людях. Думаешь, им плевать, кто у них в оборотнях бегает? Что одна, что другая — один чёрт?
— Старики тебя уважают, — почтительно констатировала хутамка. — Ты хозяйка.
— Дело не в этом. Они не захотят, чтобы волшебными камушками распоряжались чужаки. А те явятся сразу за Галей.
— Будет много шума, — досадливо дрогнули чёрные брови. — Много крови. Нельзя её пускать в Таноль. Надо прежде убить. Сразу.
— Сразу не выйдет, — оборвала ей крылышки Наруга. — Мужики не дадут. Придётся выпустить эту сучку из котловины. Спровоцировать и толкнуть на глупость. А потом порвать к чёртовой матери. Правда, она может успеть завести дубля. Что, если это будет наша медведица?
— Не будет, — пренебрежительно скривила губы Шатхия.
— Ты не перегибаешь?
— Гет тебя любит, и Дубль-Гет тебя любит, — возразил прирождённый животновод. — Игбер Юльку любит, и его медведь любит. Ойбер Ракну…
— Я поняла. Намекаешь, что Дубль-Пат ровно дышит на Галю?
— Нормально дышит, — пожала плечами Шатхия. — Как всегда. Он её не любит.
— Уверена?
— Видела. И Гранка видела.
Наруга задумалась. Начала, было, прикидывать пятку ко лбу, но Гет протрубил подъём:
— Дамы! Нам пора!
Довольные медведи вытирали морды о траву. Нар как-то попробовал за ними собезьянничать, так кувыркнулся и чуть не переломал ноги. Шатхия поднялась и направилась к мандаринке. Та сидела на пузе, вычищая передними лапами мясо из зубов. Процедура уморительная, особенно когда мандарины начинают умывать рожу — натуральные кошки. Дубль-Нар учуял настроение пилота и застыл: колени в раскоряку, лапы во рту. Мужик никак не мог понять, что делает не так, если всё так, потому как всегда, с самого детства. Наруга шла к нему, мысленно хваля вожака за всё подряд. Тот удовлетворённо курлыкнул — в башке всё встало на места — и продолжил чистку зубов.
Тем временем медведи захлестнули хвостами второго червя, с сожалением косясь на объедки первого. Обрели подходящие для транспортировки кондиции и потащили добычу к перевалу. До склона буксировка проблем не доставляла, но лазать по горам с такими кондициями — смешить людей. Однако, сдувшись, червя наверх не втащить — а дохлый он может трансформироваться только в гниющую падаль. Причём, довольно быстро. Эта ситуация была не раз обкатана: супруги-мандарины пристроились за согнутым подковой червём и пали на колени передних ног. И вот так ракообразно, поставив на попа блины, принялись толкать добычу, облегчая процесс. Уполовинить эту груду мяса — бросив остальное — дублям приходило в голову не чаще идеи освоить гадание на картах. Или выучиться вязать носки. Мужики тоже подсуетились, соорудив себе постромки, но их вклад в общее дело был, скорее, морально-этическим.
Главная закавыка была в том, что привал никак не вписывался в техническую сторону вопроса. Но вскоре на вершине перевала показались Дубль-Ри с папой. Они радостно гыгыкнули и покатились навстречу своему обеду. Вчетвером медведи допёрли его с грехом пополам до вершины и дружно повалились отдыхать. Наруга хохотала до колик, когда Дубль-Ри подполз к червю на брюхе и вгрызся ему в бок. Передние лапы разрывали толстенную шкуру, а задние сучили в сладостном нетерпении, натыкаясь на собственные хвосты. Вниз червяк катился своим ходом, обдирая шкуру и натыкаясь на валуны. Медведи съезжали следом, периодически задавая ему пинками ускорение.
Риг лежал на прежнем месте и подрёмывал. Акери распласталась на ветке по-кошачьи и дрыхла без задних ног. Гранка сидела у костров, добросовестно поддерживая огонь.
— Любовалась? — кивнула Наруга на преобразователь, плюхаясь рядом с мрачной подругой.
— Пойду, посмотрю, — намылилась, было, туда и Шатхия.
— Не ходи! — каркнула Гранка, шерудя палкой угли. — Не на что там любоваться.
Шатхия послушно опустилась на песок и легла на бочок, сверля глазами огонь. Мужики пластали червя, споласкивая куски мяса в котелке с водой, что приготовила Гранка. Дубль-Ри с папой медведем, юношей и Грашей пировали от всей широты души — только клочья летели. Мама медведица деликатно чавкала, то и дело, гоня от себя мелкого — паршивцу просто чесалось куснуть там, куда нацелились родительские клыки. Всё, что вокруг казалось ему мелким и невкусным.
У всех, кроме Гранки, настроение было вполне себе нормальным — у Наруги вообще ничего не шевельнулось в сторону игольницы: ни воспоминания, ни любопытство, ни тревога. Даже странно на фоне дневных терзаний. Она взялась, было, подбирать слова, дабы ободрить подругу. Но плюнула на политесы и растянулась на спине, разбросав руки. В сумеречном воздухе запахло кровавыми бифштексами. Мужики продолжали трепаться, бросая полоски мяса на угли. Дубли сыто урчали, но упорно терзали червя, словно боялись отойти и потерять его на бескрайних просторах пляжа. Подсвеченная последними лучами солнца, всходила первая луна. В котловине творилось что-то невидимое и не слышимое уху — лишь вялый зуд в голове намекал, что планета бесперебойно шаманит над своей идеей фикс.
Глава 13
Глава 13
И всё же назавтра к вечеру не выдержали все трое — попёрлись глазеть на местную кухню, где пекли оборотней. Гранка весь день ходила с истовым лицом великомученицы, завязавшей себя в тройной узел. Из карих глаз пропал её образованный, почти интеллигентный бесёнок, что проглядывал сквозь нарочитую наглость записной уголовницы. Она там такое из себя вымучила, что Наругу не раз подмывало плюнуть в эти самые глаза. Да двинуть подругу по уху, дабы всё в её башке встало на прежнее место. Попытки поддеть страдалицу едким или откровенно грубым словом даже не отскакивали от Гранки — они вообще не долетали до адресата. Она любила и умела страдать — Наруга не помнила, где вычитала эту фразу, зато теперь для неё проиллюстрировали, что имел в виду автор.
Шатхия с утра носилась по лесу, напялив каменную маску и демонстративно игнорируя бивак — тоже ещё трагическая героиня. Такая непременно обязана в конце пьесы повеситься, покачивая скорбными босыми ногами. Или застрелиться по окончании прочувственного монолога. Представив хутамку в этой роли, Наруга даже чуть-чуть похихикала, наткнувшись на неё по пути к дереву, где угнездилась Акери. Шатхия мрачно выслушала издёвки и пропала среди деревьев, дескать, пошла ты! И Наруга пошла, окончательно осознав: ещё не зайдёт солнце, как её вынудят тащиться к преобразователю, дабы полюбоваться на промежуточный результат эксперимента. Если, конечно, не вмешаются мужики. В прошлый раз те весьма неохотно живописали процесс, а ведь наверняка бегали подглядывать за голыми девицами.
— Привет! — гаркнула Наруга, остановившись под деревом, где заряжалась Акери.
И тотчас пожалела: фея так вздрогнула, что чуть не сверзилась с ветки. Она зацепилась, укрепилась и опустила вниз горящие золотом глаза, зрачки которых сузились до незаметной снизу ниточки. Наруга видела лишь две жёлтые почти круглые фары, бессмысленно выхватившие из темноты посторонний объект.
— Да ты, я вижу, практически в норме! — похвалила Наруга.
— Почему? — прилетело сверху едва уловимое дуновение.
— Так, не свалилась же! Подруга, тебе не надоело?! Даже Риг устал хранить тебе верность под твоим насестом! Вечер уже! Ты сутки там торчишь!