Властный гость не потрудился замаскировать своё высокое положение в таком гнилом и довольно опасном месте — вот это Наругу насторожило всерьёз. Она оценила и простую обывательскую одёжку, и ожерелье из кожаных ремешков с четырьмя камнями «панацея». Каждый довольно приличной величины — громкое заявление о своём могуществе. Потом она сосредоточилась на чисто выбритом лице этого мужчины с превосходной стрижкой. Холодные серые глаза, тонкий прямой нос, породисто поджатые губы. Если он боролся с презрительной усмешкой, что заслуживала преступница-простолюдинка, значит, ссора с ней не входила в его планы. Значит, будем торговаться — предположила Наруга самое очевидное. Что ему потребовалось от такой прожжённой бестии, как она? Ну, не развлекать же его. Блестяще она умеет делать только две вещи: убивать быстро и убивать наверняка. Вряд ли во всей Славянской лиге не найдётся хотя бы одного такого же спеца. Значит, дело грязное — выдвинула она второе предположение. Да к тому же требует несусветной скрытности — ей-то здесь ни одной завалящей тайны даже растрепать некому.
Под неспешные размышления в ней медленно выходил из спячки заматеревший за четырнадцать лет зверь. Она нигде его не подбирала, не откармливала и не дрессировала. Зверь родился вместе с ней, о чём она узнала по мере взросления и погружения в свою проклятую судьбу. Он одинаково расчетливо, хладнокровно, безжалостно защищал её от смерти и нёс смерть другим. Не спрашивая у хозяйки разрешения, вырывался наружу ровно тогда, когда требовали обстоятельства. Не приносил извинений за излишнее рвение — за ошибки ему извиняться не приходилось, ибо он считал себя непогрешимым. Вот и сейчас Наруга ещё размышляла, а зверь уже принюхивался к гостю, которому было дело до хозяйки.
И гость почуял его. Ледяная корка в глазах треснула и осыпалась, выпуская сдержанный интерес. За этой благопристойной вывеской ворочался и принюхивался к незнакомке другой зверь. Тоже приличная тварь, судя по реакции на него собственного цербера. Что ж, двум подобным в чём-то проще договориться. Но, расслабляться рано — Наруга приготовилась слушать и думать. Думать и бороться за жизнь, если надежда на неё хотя бы шевельнёт жабрами. Торча в оскорбительной насильственной неподвижности — как букашка на булавке — она особенно остро чувствовала тягу к этой самой борьбе. Её распятое тело звенело от унижения, пока голова пыталась оставаться рассудочной. Если бы тот, для кого Наругу выставили на постыдное обозрение, позволил хоть каплю презрения, её рассудочности пришёл бы конец. У каждого свой предел, через который не переступить. Счастливы те, у кого такие пределы за семью горизонтами — эти по сотне обосранных задниц вылижут за каждый лишний день жизни. Её собственный предел был натуральным подлецом: вечно болтался под ногами, норовя загнать хозяйку в могилу.
Силовая стена заметно поблёкла — снять, не сняли, но звук включили.
— Я бы всё-таки не рекомендовал ослаблять защиту, — голос начблока нервно подрагивал.
Сегодня из этого высокомерного ничтожества высыпался позвоночник, обратив его в угловато извивающегося червя. Короткого и довольно жирного для червивой породы.
— Захлопни пасть, — вежливо предложила Наруга, нагло пялясь на гостя.
Высокая тонкая бровь того досадливо дёрнулась — начблока уловил этот знак. Безошибочно распознал, кому он предназначен, и обратился в статую почтительного ожидания.
— Госпожа Наруга? — ответил на вежливость вежливостью гость.
— Ты не то последнее желание, что я приготовила, — с плохо скрытой иронией, признала она.
— И не то, что я бы тебе предоставил, вернись эта традиция, — холодно отбрил господин Яношши. — Я знаю, что ты получила прекрасное начальное образование. И хорошо воспитана. Будь добра, веди себя достойно.
Гость вдруг слегка улыбнулся глазами.
— Куда уж достойней? Я сама почтительная неподвижность, — парировала Наруга, и не думая следовать призыву вспомнить свою родословную.
— Мне нужно с тобой поговорить, — качнул головой гость, обозначив поклон. — Удостоишь?
Она была готова к чему-то подобному, а потому выдвинула заготовленное условие:
— Только вместе с сестрой. С Ракной. И не в этих клетках.
— Как хочешь, — пошевелил пальцами гость.
Тут начблока припомнил, что иногда всё же носит свой хребет в профессиональных целях, и заволновался:
— Но, как же? Мы же не можем вот так запросто взять, и открыть. Надо составить…
— Нет, — с беспощадно ледяной мягкостью возразил гость. — Госпожа Наруга не доставит нам хлопот.
Яношши невозмутимо кивнул. Этот умник отлично понимал: Наруга ни за что бы не свернула им всем шеи, не узнав, от чего отказывается. Начблока растерянно вытаращился на начальника службы внутренней безопасности. Уж если такой формалист, как Яношши, нарушает ненарушимое, то, что в галактике способно оставаться незыблемым? Наруга облизнула пересохший рот. И не стала лишать себя мелкого удовольствия: позыркала жуткими очами на бледного взмокшего начблока. Яношши одарил её предупреждающим взглядом, наполненным немым укором. И забегал пальцами по сенсорной клавиатуре своего командного «рояля» — затянул симфонию передислокации заключённого из камеры в блок для посетителей: адвокатов, родственников, репортёров. И таких вот особых гостей, кому закон вообще не писан.
Наруга бросила маяться дурью, дабы не портить отношения. Гость оценил и взглядом одобрил сложившееся между ними взаимопонимание. А в камере под ноги Ракны сейчас въезжала площадка клетки. Красотку распяло, растянуло за все конечности. Но эта задрыга наверняка улыбается — ей куда угодно, лишь бы с подругой. Легкомысленная пичуга. Занятная пичуга. Пусть она и не обладала многими полезными для киллера навыками, чутьё у обормотки звериное. Наруга давно привыкла пропускать все свои решения сквозь призму этого полумистического фактора. Иногда получалась полная чушь. Иногда Ракна спасала ей жизнь, сама не понимая, как это у неё получается.
В блок для посетителей она въехала с такой решительной мордахой, что Яношши хмыкнул. Даже замороженный гость невольно покривил рот в подобие усмешки. Ракна же, узрев подругу не расчленённой, заржала, как ненормальная — выдавливала из себя стресс. Начальник внутренней безопасности выдал на панели очередную порцию немых аккордов — силовое поле клеток медленно выпускало пленниц на свободу. Наруга провисела намного дольше — едва ноги коснулись пола клетки, она обмякла. Сказывалось и остаточное действие лекарства, которое вкатили накануне жутко таинственного приключения.
Освобождённая Ракна вмиг подскочила и помогла ей подняться, подставила плечо. Наруга всем телом ощущала её ожидание команды: убей! А вот хрен тебе, выдерга! Сначала научись грамотно убивать и не падать в обморок, а потом выпендривайся на публике. Самоуверенный гость уловил все эти нюансы и позволил себе каплю иронии во взгляде. Лет десять назад от подобного самодовольства Наругу взвинтило бы под самый потолок. Но, с тех пор она разучилась доставлять людям такое удовольствие. Гадёныш понял и это — пропуская её мимо себя, отвесил уважительный взгляд. А следующим отправил в заполошный полёт начблока, который и пропал с чувством безмерного облегчения на круглой лоснящейся роже. Яношши снова хмыкнул и вышел из-за «рояля». Прошагал к слипшейся гигантской парочке и протянул Наруге флягу:
— Глотни.
— Вода? — благодарно кивнула она, принимая неожиданный подарок.
— Энергез. Состав с учётом вводимых тебе лекарств. Не бойся, их компоненты не конфликтуют.
— Не бойся? — вздёрнула точёные бровки Ракна.
Макушка Яношши не переросла её плеч. Но этот карлик вперил в нахалку такой взгляд, что та мигом заткнулась. Он поблагодарил умницу кивком и продолжил:
— Нам нужно преодолеть две служебные шахты по страховочным лестницам. Я не стану пользоваться лифтом. Ты справишься?
Гость вопросительно уставился на присосавшуюся к фляге Наругу. Та повела могучим плечиком и ответила, слезая с Ракны: