— Вы давно тут.
Его немногословие было сугубо его немногословием. Если надо, этот бирюк становился отличным собеседником — жаль, что надо ему было редко и только по делу. Наруга тоже скуповата на язык, но эти двое как-то умудрялись беседовать. Ракна даже могла себе представить, как это у них получалось. Но сама слегка раздражалась, договаривая за этого облома невысказанные мысли.
— Ты прав: нас достало здесь торчать. Ты дважды прав, если считаешь, что мы попусту теряем время. И трижды прав, если намереваешься утащить отсюда эту психопатку. Скажи, оборотни болеют бешенством? — повисла она на руке Гетбера, изображая смертельное изнеможение.
— Наруга не психопатка, — насупилась Шатхия, поигрывая ножиком, который метала в дерево, набивая руку. — Акери давно сидит в дереве. Наруга за неё боится. Люди с дурной башкой не боятся за друзей. Им всё равно.
— Из тебя психиатр, как из меня монашка! — огрызнулась Ракна. — Она натуральный параноик. Акери сидит в дереве, потому, что ей там хорошо. Она буквально у себя дома. А у твоей обожаемой Наруги явно не все дома.
— Ты ревнуешь её к зелёной, — поставила диагноз хутамка.
— А, ну тебя! — отмахнулась Ракна и отвернулась.
К ней как раз подкатил Дубль-Гет и приветливо хрюкнул. Ракна обожала этих зверюг. Рядом с ними уходил тот потаённый страх, который она уже несколько лет пихала в самое нутро души. Зародилась такая сволочная привычка в тот день, когда работорговцы выставили её на продажу. А в первый раз этот несносный болезненный зуд пропал на второй день после воскрешения. Прямо с утра, когда Ракна проснулась и вздумала заварить чайку. Ещё толком не проснувшись и не продрав глаза, она врезалась в спину валяющегося у костра громадного медведя. Едва не заорала, хотя рядом возились с завтраком берры. И даже — к своему стыду — чуть не удрала.
Дубль-Дит потянулся и развернул к ней довольную морду. Ничто так не приводит в чувство паникующую женщину, как насмешка на роже мужика. Ракна от души изругала невозмутимого великана вдоль и поперек. А потом от всего сердца рассмеялась: медведь так забавно склонял к ней треугольную башку, дабы заглянуть в этот шумный маленький ротик. В порыве чувств она обняла его умильную морду. Даже привстала на цыпочки, чтобы добраться до ушей и потеребить — ради этого медведь моментально уполовинил свой рост. Чай пришлось ненадолго отложить — Дитмар с Ригом оттирали с неё слюни, щедро навешанные толстым синим языком.
Вот и теперь она захомутала необъятную шею. А Дубль-Гет осторожно ею мотал, раскачивая подружку, будто ребёнка. Затем он чуть уменьшился и плюхнулся на брюхо, предлагая ей покататься. Ракна принялась, было, карабкаться на лошадку, но чьи-то сильные руки подхватили её и закинули на спину медведя.
— Благодарю, — кокетливо состроила глазки Ракна, мягко покачиваясь на широченной спине поднимающегося медведя.
А Ойбер закинул ей за спину недовольно ворчащую Шатхию. Хвосты заботливо обвили доверенную им поклажу за талии, искренно полагая, что самкам двуногих это не повредит. Не внушал им навык человеческих самок крепко стоять на ногах никакого доверия.
— Не позволяйте им этого, — посоветовал Ойбер. — А то рёбра помнут.
— А ты что, остаёшься? — почувствовала укол разочарования вошедшая во вкус кокетка.
— Мы с Ригбером будем здесь до утра, — пояснил польщённый её реакцией Ойбер.
— Вам-то это зачем?
— Старик Нутбер приказал отследить этот процесс, — пожал плечами Ойбер, уклоняясь от языка топчущегося Дубль-Гета.
— Зачем? — встревожилась Ракна, мигом растеряв желание покрасоваться. — Чего мы ещё не знаем?
Она вытаращилась на кедр, от которого Гетбер отдирал Наругу. Во всяком случае, Ракна надеялась, что процесс пошёл.
— Акери должна выйти свободно, — как-то суховато ответил Ойбер. — Ей нельзя тратить силы на борьбу с любой случайной опасностью. В котловину может кто-нибудь залезть. Такое редко, но случается.
Ойвинд хотел бы объяснить этой женщине, что любой в их стае имел право воспротивиться старику в любом вопросе. Что вместо охраны этого кедра молодые берры могли бы заняться более важными делами. Но они поддержали старого вожака: эта малышка была слишком важна, чтобы надеяться на случай. Майор Нут так и остался для них командиром: самым, самым и самым. А он пока не разобрался, с чем столкнулась стая, и как относиться к Ари. Слишком долго берры оставались в одиночестве. Слишком привыкли они к тому, что подобных им нет во всей галактике. А когда такое существо появилось, оказалось, что оно вовсе не такое же. Оно и сильней, и много слабей одновременно. Но главное: оно женщина.
Однажды эта планета решила обзавестись собственными разумными. Среди своих отпрысков она, видимо, не отыскала достойных кандидатов, вот и присвоила детей чужой планеты. Создала новую породу людей по своему образу и подобию. Однако все они оказались однополыми. Самки местных животных преспокойно размножались и превосходно чувствовали себя, конкурируя с самцами. Они рожали здоровое потомство. А беррам каждый раз, прежде чем решиться на такое, приходилось мучиться с выбором: позволить себе ещё одного ребенка или оставить его мать в живых. Обычная человеческая женщина могла понести от оборотня, хотя не сплошь и рядом — довольно редкое событие. Только вот после нестабильный плод внутри неё начинал убивать свою мать. Она постепенно угасала и, в конце концов, умирала, так и не доносив ребёнка. А тот в момент смерти развоплощался и растворялся в мёртвом теле матери.
Жуткая картина, по мнению Ойвинда. Тем не менее, остальных женщин это не слишком отпугивало. И количество желающих залезть к берру в штаны неуклонно росло. Не всех, но некоторых дам влекло к оборотням со страшной силой. Те относились к этому философски: с какой стати отказываться от того, что само прыгает в руки? Они не видели причин обременять себя воздержанием, но особо не рассчитывали на потомство. Хотя за сто лет шесть женщин умудрились доносить плод до того момента, когда он уже мог развоплотиться и покинуть их.
Так у Бробера — бывшего мехатроника широчайшего профиля Бронислава Марецкого — появился сын Виталий. Витбер, которому уже стукнуло восемьдесят восемь лет. Кобер — химик неохватно широкого профиля Конрад Брух — семьдесят шесть лет назад стал отцом Иоганна-Игбера. А спустя девять лет стал отцом и второй штурман Фроди. Он вскоре погиб, задержавшись в звере, которого разорвали на части в считанные секунды — развоплотился, а вернуться уже не смог, пропал. Зато успел дать сыну громкое имя Локи в честь отнюдь не самого приличного из старых богов своих предков. Локбера мужики растили вместе, наперебой воспитывая сироту. Наконец, у инструктора Анатоля почти сорок пять лет назад родился Фаусто-Фабер. Из пяти инструкторов, свалившихся на планету вместе с курсантами, лишь майор Нут не обзавёлся потомством. Он не был особо падок на женские прелести, но всё же иной раз позволял себе расслабиться. Однако мужику так и не повезло оставить после себя сына.
Из кадетов отцами успели стать двое. Ульв родился почти тридцать лет назад, и Ойбера до сих пор мучили воспоминания о его матери. Последний берр появился на свет всего пять лет назад у Эйрика — такого же потомка горячих скандинавов, как сам Ойвинд. Маленький Хаук — ястреб на языке предков — стал всеобщим любимцем. Лишь новый малыш берр способен был унять ажиотаж, что стая развела вокруг мальчишки. Вопреки басням, что блуждали от лиги к лиги, Проклятая планета вовсе не кишела оборотнями. Их было всего семнадцать. Для них не существовало выхода из этой чудовищной западни. Стая незаметно, но всё же умирала.
Ведь большинство уже шагнули за столетний рубеж, хоть и выглядят вдвое моложе. Командиру сто пятьдесят, и прочие инструкторы неподалёку. Неважно, что они не ведали пределов своего долголетия — всё равно когда-то умрут. А жалкая кучка их сыновей останется, утратив грозную славу хозяев планеты берров. Та отчего-то не захотела продолжать эксперимент. Были такие отчаянные головы, что пожелали пройти путь перерождения в оборотней. Их сожрали в кольце игл, но воскрешать не стали. И вдруг планета безжалостно толкнула на этот путь нескольких женщин. И вдруг Ари! Мутант, что родился на другом конце галактики у родителей-мутантов. Те жили себе преспокойно семьёй и даже народили на свет дочь. Их природа почти не отличалась от природы берров — это ощущалось во всём. Но она была более милосердна к своим созданиям: не обнадеживала их впустую одной только силой, а давала жить полноценной жизнью.