Выбрать главу

— Те курицы скоро притащатся, — правильно поняла её Ракна. — Зашевелят своими плевками в башках. Или силой их притащим. Давай, и вправду ополоснёмся в чистой воде. Вроде незачем, но привычка душу греет. А потом выпьем красиво под закуску. Пошли, госпожа Таноль, — усмехнулась она и потащила с богатырских плеч подруги замызганную майку.

Погревшись в бане и выпив, они силой запихнули в дом припухших невест. Одна, было, попыталась устроить концерт, но Гранка мигом приголубила истеричку парой оплеух. Баня с водкой ничуть не смягчили её скверного настроения. Наоборот подогрели, так что гордая полячка мигом закрутила болты — подопечные у неё не бегали, а летали. Явившийся с проверкой Джаред оценил её властность неприкрытым уважением в глазах. С ним пришли три молодые женщины — по замашкам судя, строить новеньких. Их манеры отдавали привкусом тюрьмы, взгляды язвили неприкрытым презрением. Впрочем, на беррих бабёнки смотрели уважительно с еле заметным страхом. Относилось ли это к их криминальному прошлому или нынешнему состоянию — не разобрать. Да и не особо хотелось — так тянуло убраться отсюда.

Глава 17

Топая рядом с управляющим по нижней улице, Наруга то и дело отвечала на приветствия поселян. Складывалось впечатление, будто она не явилась сюда, а вернулась — слишком уж по-свойски на неё реагировали. Своя в доску — прокомментировала сей казус Юлька. Становилось очевидным, что мадам Таноль тут и вправду ждали. Причём, в полной уверенности, что та явится со дня на день. Это читалось во всех взглядах — особенно у женщин, что цвели пёстрыми нарядными мясистыми цветами. Жертвы трагических обстоятельств — с насмешкой припомнила Наруга чей-то комментарий в адрес несчастных женщин, вынужденных отправиться на Проклятую планету. Ну да, типичные жертвы — едва не лопаются от самодовольства. Да гордо указывают на дома, куда хозяйке непременно нужно заглянуть на чарочку. На их дома!

И не разобрать, кто тут приличные замужние дамы, а кто остался преданным прежнему ремеслу. Да, большинство появляющихся на планете женщин махом подыскивали себе мужей. И разъезжались по новым семьям, где с них пылинки сдували. Было отчего. Чуть не треть мужиков поместья маялись холостяками. Правда, совсем уж без плотских утех они не страдали! Шлюха шлюхе рознь. Для кого-то злая доля, а кому-то вполне себе нормальная профессия — ничего личного. Этим трудиться на ниве семейной жизни натурально тяжко и муторно, как бы мужики не старались. Куда как проще раздвигать ноги, заботясь лишь о себе. Тем более что аборигены никаких вольностей — а паче злодейств — себе не позволяли. Даже шлюхи тут считались персонами неприкосновенными и почитаемыми — а куда деваться? Пойди-ка, поучи эту стерву, коль она зарвалась, так остальные за каждый синячок на её востребованном теле навесят по полной. Так что будь любезен быть любезным, а то в публичный дом ты боле не ходок.

Впрочем, и сами шлюхи, как объяснял Джаред, борзеть остерегались. Замужние поселянки жили с ними бок о бок вполне мирно — их мужики к публичным не шастали. Здесь жёнами не разбрасываются. Но, бывало, что у шлюхи от повышенного внимания да непривычной почтительности начинало свербеть в самомнении. И тогда заносчивой потаскухе, возомнившей себя властительницей мужских душ, бабы забивали это самомнение в глотку. Сей принцип работал и в обратку. Бывало, только-только явившейся и выскочившей замуж новенькой приходило в голову посрамотить шлюху — обычное, в принципе, дело. Тогда старожилки из приличных устраивали моралистке такой разгон, что та навеки прикусывала язычок. На планете берров и без того жизнь опасна, как нигде. Любой мужик каждый день мог просто-напросто не вернуться домой. У женщин становилось на одного защитника меньше, а новые на их место не особо торопились. Так что полный паритет: мужики лезут из шкуры, оберегая своих женщин, те отвечают миром в доме и во всём поселке — уважением и почтением к своим защитникам. Миром в посёлке — на этой мысли лирические размышления Наруги споткнулись, и она поинтересовалась:

— Так, что там за претендент на моё наследство? Я полагала он первым принесётся на меня посмотреть.

— Вастера я не видел с тех пор, как вас нашли берры, — презрительно скривился Джаред. — До последнего сучонок надеялся, что вас сожрут. Я думал, что он сбежит к отцу в Бирн. Это соседняя долина. Там весь их клан. Но, когда Жакоб Дабо решил отсюда свинтить, Вастера он оставил тут в их доме.

— Чтобы не потерять Танольское гражданство? — криво усмехнулась Наруга

— Зря ёрничаешь. Место в Танольской общине дорогого стоит. Нет, новичкам его дают без проблем. Раз решил поселиться на Проклятой планете, значит уже свой. Но вот отказавшись от места в общине, назад его хрен получишь. Потому-то Жакоб Дабо и оставил у нас зацепку.

— Он тоже потомок одного из дедушкиных подельников?

— Нет. Клан Дабо из европейских поселенцев. Лет двадцать они жили в Таноле. А шестнадцать лет назад Жакоб присвоил поместье в соседней долине Бирна. Киф Бирн когда-то отселился туда с большинством прочих европейцев. Как раз шестнадцать лет назад погиб его последний взрослый наследник.

— Сам или помогли?

— Никто не видел. Твой отец как-то перекинулся о той истории с вожаком Нутбером. Берры могли бы распутать это дело даже по затёртым следам. Нюх-то звериный. К тому же разведчики, профи. Но оборотни не вмешиваются в дела людей. Категорически. Знаешь, Наруга, я не в восторге от этого их грёбанного нейтралитета. Я ещё понимаю, если бы они жили отдельно. Где-нибудь в лесу. Но живут-то берры здесь, с нами. У них вон свои три дома поставлены у северной стены.

— Подбиваешь меня на заговор? — усмехнулась она.

— Ты зубы-то не скаль, — сердито проворчал Джаред. — То, что ты успела по дороге домой мутировать, ничего не меняет: ты хозяйка Таноля. Тут тебе не цивилизованная планета. Здесь всё решает только сила. Нам без твёрдой руки просто смерть — перережем друг друга.

— Есть повод? — сухо процедила Наруга.

— Полно, — заявил неулыбчивый управляющий. — Конфликт интересов и культур. Правда, в самом Таноле подобных проблем не водится. У нас бьют не по национальности, а по морде. Охотно создают родственные связи, чему и религия не помеха. Кстати, Бруно как раз из такой семьи: славяне, мусульмане, европейцы. Даже один американец затесался лет сорок назад. Отец лоб крестит, мать намаз творит. Короче, у нас в Таноле умеют договариваться. Но, когда тут стали появляться поселенцы из других лиг, несколько десятков славянских семей демонстративно отделились. Эти от гонора лопаются: мы тут первые, мы старожилы. Мы завели свои порядки, а кому что не по нраву, так не стесняйся, получи в рыло. У них своё поселение в долине Воли. Это в честь инициатора отселения Михайлы Воли. Там у них вовсю процветает национализм. Достали уже своей борьбой за чистоту крови — консерваторы доморощенные. А у самих всё чаще рождаются мёртвые дети. С нами они не ссорятся, — с еле заметным презрением усмехнулся Джаред. — На это у них ума хватает. Но ни одну семью чужаков к себе не пустят. Даже европейцев. Всё таскаются в Таноль к братьям-славянам — пытаются высватать себе невест. Только наши славяне им своих девок не отдают. Не желают иметь больных внуков.

— Правильно делают, — усмехнулась Наруга. — На этой планете итак полно уродов и мутантов. Не хрен новых плодить. Полагаю, в долине Бирна тоже балуются консерватизмом?

— В точку полагаешь.

— Также повёрнуты на чистоте крови?

— Отнюдь. У этих с генетикой полный порядок. Принимают к себе любого, кто захочет. У них иной заскок: приобретательский. Всё пытаются подбить берров на организацию промышленной добычи «панацеи». А у тех в одно ухо влетает, из другого со свистом вылетает. Камни-то они добывают. Сами. В таких дебрях, куда ни один нормальный человек не сунется. Нет, берры не запрещают остальным проявлять инициативу в этом направлении. Хотите, идите и добывайте.

— И европейцы захотели, — предположила Гранка.

Она шла рядом с Наругой и очень внимательно слушала лекцию управляющего. Остальные девчонки топали за ними, занятые разглядыванием крепости и болтовнёй.

— Ещё как захотели, — злорадно подтвердил Джаред. — Будь я чистокровным белым, тоже бы зудело такой куш сорвать. Но мой дед был индийцем — мудрейший старикан. Он меня ещё в детстве отучил от чрезмерного приобретательства.