Воровки появились в камере как раз в тот момент, когда Наруга схлопотала очередную порцию бесплатной медицинской помощи — прямо у них на глазах. Силовые ремни на момент подселения в камеру пригвоздили старожилок к стене — система внутреннего распорядка отключила периметры точек их дислокации. Чтобы вертухаи не влипли — авторитетно объясняла после Бинка. Тем по инструкции надлежало лично водружать очередной объект на точку. Надзиратели пренебрегали этим пунктом инструкции — полагали, что объекты дотопают туда собственным разумением.
Шествуя в угол напротив мимо рычащей от боли бандитки, Гранка вдруг ловко вскрыла собственный ноготь. А Бинка заплелась ногой об ногу и рухнула на подругу — надзиратели ржали, упиваясь их конфузом. Девки зацепились с ними языками, смачно делясь своим мнением на их счёт. Коротышки не ударили в грязь лицом, живописуя прелести кобыл на свой лад. Складывалось впечатление, что вся эта компания знавала друг друга с детства, хотя воровок притащили сюда с планеты максиков. Оказалось: милая национальная традиция поливать друг друга грязью — спорт у них такой славянский. Словом, все они чудно повеселились, прежде чем Гранку с Бинкой вмяло в стену на занятых ими точках дислокации. Ракна звонко смеялась, включившись в игру — прямо фонтанировала специфическими профессиональными ругательствами. А Наруга шипела, кусала губы и не сводила глаз с крохотной точки на полу её персонального места залегания.
— Пользуйся, — хмыкнула Гранка, когда надзиратели и силовые ремни убрались.
До капсулы величиной с детский ноготок Наруга доползла на брюхе. С трудом откупорила тару и высыпала на белоснежный пол несколько крохотных — с маковое зёрнышко — гранул.
— Не больше одного. А то сдохнешь, — предупредила Гранка.
Наруга слизнула гранулу и свернулась эмбрионом, воя сквозь зубы. Через пару минут её отпустило. Следующие пару дней она жила, как в раю. После каждого укуса инъектора уже привычно вскрывала капсулу и высыпала на пол несколько оставшихся маковых зёрнышек. Сколько раз уговаривала себя потерпеть, сэкономить, но боль не шла на уступки — требовала своё. Единственное, на что Наруга надеялась, так на те же чудеса бесплатной медицины. Её регенерацию немилосердно подхлёстывали — не желали, чтобы в момент казни она вышибала слезу своими мучительными гримасами. Нет, уж, как пакостила — прямой да сильной — так и сдохнуть должна: волчицей, которой не место среди порядочных людей. Так что оставшихся гранул должно было хватить до конца курса лечения — молилась Наруга.
На шестое утро после инъекции она слизнула последнее своё спасение. Но всё не могла оторвать от пола губ, словно подлая гранулка имела шанс вырваться на свободу. Облегчение, как всегда, пришло быстро. Наруга лежала на боку, поджав колени под остывающее от боли и жара брюхо. Млела и тупо любовалась, как Гранка с Бинкой коротали время за игрой. Игра с нелепым названием бирюльки — по их просвещенному мнению — весьма помогала развивать ловкость пальцев, терпение и ювелирную осторожность. На кой им развивать всё это и дальше, воровки не распространялись. Но их казнь должна была стать закуской к главному блюду: закланию Наруги.
— А я… тебя… сделаю, — бухтела Гранка.
Изогнувшись немыслимым при такой фигуре образом, она тянулась к корявой пирамидке, дабы вытянуть из-под неё засушенный кусочек тонкой макаронины. Обе славянки прямо-таки благословляли родные традиции, укоренившиеся в системе тюремного питания: без макарон ни дня. Поразительно, но надзиратели не пожалели для них развлечения. Перепрограммировали периметры точек дислокации так, чтобы небольшой кусок границы оставалось обесточенным для системы. Достаточный для этой их кучи мусора. Девчонкам нужно было только приспособиться и не цеплять активные края бреши в их невидимой перегородке. Наловчились они быстро. Но в азарте сражения иногда увлекались. И тогда кто-нибудь из них с визгом прилипал к стене, опутанный блёклыми голубыми кандалами.
— Ты… сучка… мухлюешь… как сволочь. А я… тебя… сделаю. Овца… и та тебя… умней, — уже почти не дыша, Гранка тянула из пирамидки вожделенную макаронину кончиками пальцев.
— Не жульничай, — затаила дыхание Бинка.
Она валялась на пузе по другую сторону от пирамидки. Голубые глазищи, казалось, вот-вот сорвутся с лица, накинутся на неё, сожрут засохшие макаронины и не подавятся. Она была так мила. И так невероятно фальшиво застенчива, что поверить в её преступные наклонности можно только встретившись в тюрьме. Гранка — та просто красива. Не столь яркой, настырно лезущей в глаза красотой, как у Ракни, но привлекающей внимание. А Бинка прямо этакая душенька-девица, от умиления перед которой распускаются даже титановые фермы заправщиков космопорта. Где уж там устоять скучающим на работе коротышкам-надзирателям, каждый день приглашавшим прохиндейку куда-то прогуляться.
— У меня чо, глаза в жопе?! — вдруг возмутилась она, долбанув кулаком по полу. — Ты прежде за другую хваталась! Вон за ту. Я ж не ослепла! Ах ты, коровища польская!
— Засохни, лягуха мокрожопая, — презрительно бросила Гранка, довольно щурясь на раздобытую макаронину. — Тундра обшарпанная. Продула, так не вякай. Не при на меня глоткой. Я не обоссусь. Шевелись, давай. Нет, девки, вы видали эту Коломбину? — пригласила она на праздник соседок напротив. — Как начинает проигрывать, так сразу кидается арлекинствовать. И так каждый раз: будет до посинения глотку драть. Наруг, ты как там у меня? Отпустило?
— Ничего, — благодарно проскрипела та, осторожно разгибаясь. — Не знаю, как у вас казнят. Но, не думаю, что будет хуже, чем от вашего лечения.
— То есть, как это, не знаешь? — искренно изумилась Бинка, сосредоточенно подползая пальцами к пирамидке. — Ты чо, и вправду поверила, будто тебя тут лечат? Во даёт! Ты как там, у себя киллерствовала, коли покупаешься на всякую туфту? Гран, ты видала такую дурищу?
— Язык откушу! — ехидно пригрозила ей Ракна, лениво потягиваясь.
— Ты поначалу кусалку из клетки вытащи, — рассеянно посоветовала добросердечная воровка, но тут же бросила заниматься своей ерундой и обернулась: — А то тупеешь, как собака на привязи. Вон уже и гавкать начала…
— А что такое «тундра обшарпанная», — ласково уточнила Ракна.
— Гран, ты глянь. Эта тундра не знает, чо такое «тундра». Сразу видать, что из другого теста. Чему их тока в гимназиях учат? Гран! Ещё чуток, и эта лахудра нанесла бы мне натуральное оскорбление! — картинно вытаращилась на подругу Бинка, радуясь внезапной разминке для языка.
— По-моему, она на тебя взъелась, — нарочито озабоченно откликнулась та: — Никакой любви к ближнему, чтоб её разорвало. Я помолюсь за эту неудачницу, как меня однажды учил один поп из популярного храма. Хотя я почти точно буддистка.
— Слышь, ты язык-то прикуси! — обиделась Бинка.
— Чего это она? — не поняла Ракна.
— Она не «чего», а откуда, — охотно пояснила Гранка, поигрывая макарониной. — Бинка у нас из семьи пристойной и верующей. Знает кучу молитв. И понарушала кучу заповедей.
— Не твоё собачье дело, — процедила Бинка и злобненько прищурилась на подругу: — Повинись. Или я не стану с тобой разговаривать.
— Ну и что? — хмыкнула Ракна, мотая на палец прядь волос.
— Засохни, — бросила ей Гранка и на полном серьёзе покаялась: — Бин, прости. Бес попутал. Ты же знаешь: у меня порой из пасти воняет, как торф по жаре чадит. Не было б меня, не было б на свете дурости.
— Это точно, — благосклонно простили её. — С точки зрения науки ты полная дура.
— Бин, а что ты знаешь о науке? — сладеньким голоском осведомилась Гранка. — Тебя из какого класса турнули?
— Врёт! — гордо заявила та устало улыбающейся Наруге. — Начальную гимназию я одолела. У нас в соседнем городке, чо бы вы не думали, она была преотличная. Туда мелюзгу со всех окрестных ферм определяют. Тока с нашей два десятка рыл вместе со мной таскали. Будто на каторгу под конвоем! И аттестат я почти получила. Ну, на кой мне, скажи, уравнения с двумя переменными? Какая мне с того прибыль? Знать удобно чо-то полезное и значительное. Ты вот там ваши гимназии закончила?