Малышей, принадлежащих кому-то из охотников, реже ставили на общие дежурства: их задача была раздвигать ноги в любое время суток, а не вставать до рассвета и готовить еду на всё племя. Зато собственные хозяева могли приказать им принести фруктов или рыбы лично для себя, но это было куда проще.
Поначалу малыши были шокированы тем, что вытворяют с ними охотники, но вскоре поняли, насколько это выгодно. Если ты «чей-то», тебя не заставят тяжело работать, накормят лучше, чем остальных, а потом, может быть, даже разрешат поохотиться. Не завидовали только малышам Роджера. Даже охотники порой брезгливо морщились и втягивали головы в плечи, когда из его палатки доносились сдавленные отчаянные вопли, а уж малыши и вовсе жались кто друг к другу, а кому повезло больше — к своему охотнику. И даже Вождь поглядывал сочувственно на их багровые синяки, корочки запёкшейся крови в местах укусов и ссаженные коленки. Правда, теперь-то у Роджера остался один единственный малыш, и из их палатки теперь неслись стоны хоть и болезненные, но исполненные наслаждения.
Но сейчас не хотелось думать о Роджере. Рядом спокойно спал Ральф, сквозь сон обнимающий его тяжёлой рукой. И сейчас не надо было спорить с ним, ругаться, сносить его укоризненные взгляды. Конечно, он проснётся уже совсем скоро, отдёрнет случайно приютившуюся на груди Джека руку, ничего не скажет — побежит помогать малышам. Наступит новый день, и Ральф будет как обычно мерить Джека презрительным и укоряющим взглядом, а Джек будет беситься от этого и молчать. Но сейчас Ральф выглядит тихим, спокойным, по-детски мирным — совсем как тогда, много лет назад, когда ему было двенадцать, и он ещё не знал, чем обернётся их увеселительный пикник, затянувшийся на столько лет.
Кстати, а сколько именно? Джек призадумался и почесал щёку, размазывая вчерашний боевой раскрас. Ему совершенно точно было тринадцать тогда. Шёл четырнадцатый год, когда началась война и его забрали прямо из школы и увезли в аэропорт. Прикинув и посчитав в уме, Джек решил, что ему было пятнадцать, когда Роджер убил Хрюшу — волосы у них тогда уже порядочно отросли, мешались и лезли в глаза, и приходилось собирать их в хвостики — тогда они ещё не догадались срезать волосы ножом — а значит, прошла где-то пара лет.
Джек помнил, как они тогда выглядели, все они: Ральф, близнецы, Билл, Морис. Они были мальчишками, угловатыми и костлявыми. А теперь он смотрел на своё племя и не узнавал его — охотники раздались в плечах, красный детский загар сменился бронзовым, скулы выдались, больше не скрываемые детскими щёчками, мускулистые руки, ноги и спины могли выносить длиннейшие пробежки и тропическое безжалостное солнце. Не дети, а молодые сильные мужчины толпились теперь у его трона, да и он сам стал мужчиной. Он помнил, как это досадно — быть маленьким и слабым, но теперь досады не было: он был самым высоким в племени, одним из самых сильных.
Правда, собственное физическое развитие не приблизило его к той цифре, которая хоть примерно обозначила бы количество проведённых на острове лет. Рассчитать это было, пожалуй, проще по малышам. Попав на остров, они ещё просились к маме и писались по ночам. Кажется, им было лет по шесть, кому-то — по семь. А теперь и они сами превратились в статных загорелых юношей, натренированных не столько охотой, сколько физическим трудом и плаванием. Детская угловатость уже не портила почти никого из них, и Джек предположил, что им должно быть от шестнадцати до восемнадцати лет. Тем нелепее было по привычке звать их «малышами», но так уж повелось. Ни одно название, установленное с началом власти Джека, не поменялось, и малыши так и остались малышами, хотя некоторым было недалеко до двадцати лет.
Джек тихо присвистнул, прикинув, что ему самому, выходит, около двадцати трёх или даже двадцати пяти лет, и живут они на острове десять лет.
На свист отреагировал Ральф. Он приподнялся на локте, хмуро глядя из-под нависшей светлой чёлки, и глянул на Джека.
— Что? — и, как Джек и думал, отдёрнул руку, которая без воли хозяина устроилась там, где не надо.
— Спи, ещё рано.
Ральф открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь язвительное и злое, но Джек опередил его — выпутался из-под общего импровизированного одеяла, поднялся и вышел из пещеры, на короткое время перекрыв свет. Ральф сонно покачал головой ему в след, устроился головой на свежей охапке листьев и попытался заснуть, но не смог. Проклятый Джек своим свистом разбудил его окончательно, и ничего не оставалось, кроме как вылезти из палатки и потащиться за ним.
Заметив Ральфа сзади, Джек ничего не сказал. Они шли долго, и Ральф сонно ёжился на прохладном утреннем воздухе.
— А куда мы идём, позволь спросить?
Джек хмыкнул.
— Я тебя с собой не звал. Можешь и не идти. Я иду на гору, посмотреть, где там это свиное логово. И правда ли их там так много.
Ральф кивнул и замолчал. Он сам не знал, зачем увязался за Джеком в День Отдыха, когда можно было отоспаться вволю, но теперь поворачивать назад было уже поздно.
Джек шёл уверенно, точно зная направление и переходя с одной тропы на другую, ни секунды не сомневаясь. Вокруг шумел сочной листвой тропический лес, громко кричали птицы, где-то на грани слышимости шелестел прибой. В джунглях было красиво, и Ральф снова забылся; даже маячившая впереди загорелая, на этот раз не раскрашенная спина не мешала.
Пока они шли, стало тепло, а потом жарко — день вступал в свои права. Карабкаться на гору при таком солнцепёке было довольно тяжело, но Ральф помнил, что Джек его не звал, и теперь мучился молча.
Свиное логово, и впрямь, оказалось на старом месте. Давно никем не пуганые свиньи валялись в теньке, разморённые и не чующие опасности. На самом деле, опасности и не было, Джек ведь явился сюда не убивать, а только убедиться, что еды на острове снова вдоволь. У них и самих было порядочно свиней в загонах, но дикие свиньи в любом случае были подспорьем.
Джек повернулся к Ральфу и прошептал одними губами:
— Две матки, видишь? Завтра изловим поросят и отнесём в загоны.
Ральф одобрительно кивнул и горько подумал: эх, вот если бы сразу так. Как Хрюша и говорил.
Они ушли беззвучно, не потревожив спящее стадо. Стало невыносимо жарко, и Ральф проклял себя за то, что пошёл с Джеком. Тем более что путь назад, самый короткий и лёгкий, лежал через Поляну Голубых Цветов, с которой было связано столько воспоминаний, и хороших, и плохих, тревожить которые не хотелось.
Здесь они с Саймоном оглядывали остров в первый день. Здесь они нашли мёртвого лётчика, про которого кричал Саймон, когда племя раздирало его на части.
Конечно, поначалу они не подходили к Поляне Голубых Цветов — от неё далеко и во все концы несло запахом гниения. Несколько лет дикари боялись и сунуться на гору, где тлел несчастный «зверь», которого так испугались близнецы. Но потом, став постарше и посмелее, Джек приказал притащить лётчика в крепость. Скафандр выкинули, ткань парашюта натянули над палатками охотников, а голый коричневый скелет повесили над троном Джека. Выглядело мерзко и устрашающе, как раз так, как Джек любил. Бурые поначалу кости побелели на солнце и теперь, когда к ним все привыкли, не вызывали ни гадливости, ни благоговейного трепета.
И всё-таки, на Поляне Голубых Цветов тянуло остановиться и подумать. Первым остановился Джек. Он сложил ладони и прикрыл ими глаза от солнца, оглядывая бесконечную голубую даль. Ральф встал рядом и тоже посмотрел на океан. Джек улыбнулся своим мыслям, и лицо его вдруг стало совсем человеческое и не страшное.
— Помнишь?
Ральфу не надо было слышать продолжение, чтобы понять, что Джек говорит о разведке. О первом дне их единства, об их первоначальной дружбе.
— Помню. — Ральф тоже улыбнулся. Тогда всё было совсем иначе, тогда остров был райским уголком, где можно было отдохнуть и повеселиться до приезда взрослых. Но взрослые не явились и не забрали их. А теперь они, кажется, сами стали взрослыми.