Фридланд 2 июня 1807 года.
Ей иногда казалось, что она попала в тот день в кромешный ад, которым с детства ее страшили попечители. Картина преисподней, известная ей по иконам, померкла бы перед кроваво-пепельными красками Фридландской бойни. Огненный смерч беспредельно властвовал в междуречье, в котором, словно в мешке, оказалась русская армия. Он смешал на своем пути батальоны, эскадроны, батареи. Осыпаемая градом свинца, армия таяла на глазах. Конные, пешие воины смешались в многоликую и разноцветную толпу, которая металась в тщетной надежде найти выход из кровавого плена.
Потерять присутствие духа в такой обстановке немудрено, но Дурова, к удивлению бывалых воинов, оставалась хладнокровной даже в самых безрадостных обстоятельствах, в каких оказался полк. С восхищением она отзывалась о простых солдатах, с которыми ей приходилось сражаться бок о бок. "Священный долг к Отечеству заставляет простого солдата бесстрашно встречать смерть, мужественно переносить страдания и покойно расставаться с жизнью", — писала она в "Записках". Но героизм и мужество Дуровой и ей подобных не в силах были что-либо изменить. Война была безнадежно проиграна. Последовал Тильзит. А следом за миром развернулись события, едва не лишившие Дурову ее мечты.
Письмо к отцу наделало в Сарапуле немалый переполох. От нервного потрясения скончалась мать. Розыски, которыми по просьбе отца занялся ее дядя, проживавший в Петербурге, привели в Коннопольский полк. "Отец ее и брат его, — писал он в прошении на имя императора, — всеподданнейше просят высочайшего повеления о возвращении сей несчастной".
Следом за всплеском рук из царственных уст посыпались вопросы. Как?! Женщина в армии? Кавалерист! Участница сражений! Случай доселе невиданный, и далее события развивались со стремительностью; которой руководило высочайшее любопытство и желание лицезреть сей уникальный индивидуум.
Мирный уклад жизни с изрядно опостылевшими смотрами, караулами, разводами, с извечными солдатскими заботами: выпасом и чисткой коней и конюшен, с глубоко затаенной боязнью ненароком выдать себя был нарушен внезапным вызовом Дуровой к шефу полка. Генерал Каховский начал без обиняков: "Согласны ли были твои родители, чтобы ты служил в военной службе, и не против ли их воли это сделалось?" Дуровой тогда показалось, что генерал знает о ней гораздо больше. Она ответила: "Отец и мать мои никогда бы не отдали меня в военную службу, но что имея непреодолимую наклонность к оружию, я тихонько ушел от них с казачьим полком". Дурова сказала правду, чем нимало вызвала удивление у Каховского. Ведь всем было известно, что "дворянство предпочтительно избирает для детей своих военное звание". Тем не менее приказ главнокомандующего Буксгевдена гласил: "Доставить товарища Соколова в главную квартиру в Витебск в сопровождении адъютанта".
То, что отныне ее тайны не существует, Дурова определила по первым словам Буксгевдена. С трепетом и волнением выслушала она их: "Я должен отослать вас к государю. Он желает видеть вас… Я много слышал о вашей храбрости, и мне очень приятно, что все ваши начальники отозвались о вас самым лучшим образом".
"Это конец", — подумала про себя Дурова, а вслух произнесла: "Государь отошлет меня домой, и я умру в печали".
Буксгевден пытался успокоить ее: "Поверьте мне, что у вас не отнимут мундира, которому вы сделали столько чести".
Слова главнокомандующего оправдались. Вот как Дурова описывает в "Записках" встречу с Александром I в Зимнем дворце 31 декабря 1807 года.
"Когда князь Волконский отворил мне дверь государева кабинета… государь тотчас подошел ко мне, взял за руку… стал спрашивать вполголоса: "Я слышал, что вы не мужчина, правда ли это?" — "Да, ваше величество, правда!" И Дурова поведала Александру I причины, которые толкнули ее принять чужое имя и оставить родительский дом.
"Государь много хвалил мою неустрашимость, — вспоминала позднее Дурова, — говорил, что это первый пример в России, что все мои начальники отозвались обо мне с великими похвалами, называя храбрость мою беспримерною… и что он желает сообразно этому наградить меня и возвратить с честью в дом отцовский…"
Не дав императору договорить, Дурова упала на колени: "На отсылайте меня домой, ваше величество… не отсылайте, я умру там!.. Не заставляйте меня сожалеть, что не нашлось ни одной пули для меня в эту кампанию…"
"Чего же вы хотите?" — спросил царь. "Быть воином, носить мундир, оружие". — "Если вы полагаете, — сказал император, — что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградою, то вы будете иметь ее… и будете называться по моему имени — Александровым".
Перед отправкой Дуровой в Мариупольский гусарский полк, выбранный ею по ее желанию, она была произведена в корнеты. На второй встрече Александр I вручил Дуровой Георгиевский крест. Так было оценено спасение офицера "известной фамилии".
Четыре года до начала Отечественной войны пролетели незаметно. За это время Дурова побывала в ординарцах у Киевского военного губернатора Милорадовича, одного из суворовских чудо-богатырей. Была представлена и Алексею Петровичу Ермолову, в котором разглядела "душу великую и непреклонную", оставила аристократический Мариупольский полк, служба в котором была явно не по карману безродному корнету. Следует заметить, что денежные затруднения будут преследовать Дурову всю жизнь. "С прискорбием рассталась я с моими достойными товарищами, с сожалением скинула я блестящий мундир свой и печально надела синий колет с малиновыми отворотами".
Над Россией властвовала бурная весна 1812 года. Новая война с Францией застала Литовский уланский полк, который входил в состав второй русской армии, в походе. Дурова с болью и горечью восприняла приказ Багратиона об отступлении. Мелькали на этом безрадостном пути деревни, известные по ежегодным маневрам, пустынны были обочины дорог, на которые не так давно высыпали гурьбой деревенские, заслышав молодецкие" песни улан.
"Скорым маршем мы идем в глубь России, — пишет Дурова в "Записках", — и несем на своих плечах неприятеля, который от чистого сердца верит, что мы бежим от него. Счастие ослепляет… Мы идем день и ночь… Мы не только не спим, но не едим: спешим куда-то…" Полк, как и вся армия, спешил вырваться из клещей, которые уготовил ей в своих планах Наполеон. Воистину это были нелегкие версты. Скупые строчки формулярного списка корнета Александрова не передают драматизма положения, в котором оказались войска, ведомые Багратионом на соединение с главными силами. Вот эта запись: "1812 года противу французских войск в российских пределах в разных действительных сражениях, июня 27-го под местечком Миром, июля 2-го под местечком Романовым, 16 и 17-го под деревнею Дашковкою…" Да, под той самой деревней, где генералом Раевским был совершен "поступок, достойный древних, и где рухнули надежды французов окружить и разбить Багратиона".
Численному перевесу неприятеля, его стремлению отрезать вторую армию было противопоставлено мужество, стойкость русских воинов, "шедших в сражения, как на пир". В сердце уланского корнета прочно поселилась ненависть и надежда на скорое отмщение. Имевший возможность наблюдать Надежду Дурову в то трудное для армии время, командир Ахтырского гусарского полка Денис Давыдов вспоминал: "Дурову я знал потому, что с ней служил в арьергарде во время отступления нашего от Немана до Бородина…" На отважного гусара, лишь отвага равная или большая была способна произвести должное впечатление, и его "молодец!" звучало едва ли не высшей наградой мужеству женщины, называемой современниками именем римской богини войны — Беллоной. И может быть, совсем не случайно, что символом непобежденной России стала женщина, держащая в руках меч.