Он хотел вернуться к нормальной жизни, она хотела вернуться к нормальной жизни.
Может, ей просто стоит от него сбежать.
Какой-то отдаленной частью своего разума она понимала, что ошибается. Что боль и необходимость его прикосновения стали уже так сильны, что изменили ее реальность, лишили ее способности здраво мыслить. Она слезла с кровати, отбросив одеяло в сторону, и направилась в гостиную. Тишина заполняла домик, и Аманда вспомнила, что вроде бы слышала шум закрывающейся входной двери уже после того, как Кайова пошел в душ.
Он оставил ее в покое? Лихорадка не влияет на него так сильно?
Сволочь, наверняка ему легче, чем ей.
— Аманда? — Кайова выглянул из двери другой комнаты, на которую она даже поначалу не обратила внимания.
Он был в джинсах, несколько металлических пуговиц расстегнуты. Его член был толстым и твердым под тканью.
— Кайова, — она сжала кулаки, когда его запах ударил в нее, заставляя рот наполниться слюной от желания ощутить еще и вкус.
— Ты должна спать, — его голос был мягок и полон сожаления.
Кайова стоял у двери и смотрел на нее — просто смотрел, не двигаясь. Его темные глаза блестели в темноте, наполненные желанием и страстью.
— Тебе тоже больно? — прошептала она.
— Да, детка. Тоже, — грубый низкий рык желания сорвался с его губ, и дыхание ее прервалось.
— Это просто невыносимо, — она содрогнулась от боли.
— Тебе известна альтернатива, Мэнди.
Его тон посуровел. Он не собирался позволить ей спрятаться; он не собирался позволить ей забыть.
— Я буду любить моего ребенка, — воскликнула она отчаянно. — Я буду любить.
Она никогда не бросит его в одиночестве, без любви и внимания. Она будет его хвалить, смеяться с ним, любить его.
— А что будет с отцом ребенка, Мэнди? — спросил он ее.
Слезы закапали из ее глаз, голова откинулась назад и низкий, болезненный стон наполнил комнату.
— Я не хочу любить тебя, — прошептала она. — Я даже не знаю тебя. Как я могу любить тебя?
— Да, так и есть. — Кайова приблизился. — Но ты знаешь меня лучше, чем думаешь. Ты знаешь, что я буду защищать тебя, Мэнди. Ты знаешь, что я не уйду, и что буду заботиться о тебе. Ты знаешь, что ты моя пара. А пара — это навсегда. И еще ты знаешь, что твое тело никогда не будет страдать без меня, любое твое желание сразу же будет исполнено.
Она опустила голову, что-то внутри нее дрогнуло в ответ на его слова. Сексуальное влечение скрывалось в кругу ее семьи. Что будет, если семья найдет ее книги или узнает о ее сексуальных пристрастиях? Но Кайова знал их. Он знал, что она хотела, знал, чего желало ее тело. Браки постоянно распадались вокруг нее, так, может, пары — это не так уж и плохо?
Это все твои гормоны! — кричал ее разум. — Встряхнись девочка. Помнишь, свобода? Независимость?
Независимость — то есть возможность снова вернуться к своим книгам и своим мечтам. Кайова был тем, с кем ее сексуальные фантазии воплощаются в жизнь.
— Ты манипулируешь мной.
Она задыхалась.
— Конечно, — он небрежно пожал плечами. — Ты не была далека от истины, когда назвала меня животным, малышка. Эти инстинкты живы во мне, и они кричат, что ты моя. Я не отпущу тебя, Аманда.
— Ну и зачем тебе такая головная боль? — прошипела она. Аманду окатила волна жара, она вспотела. — Ты хоть представляешь, насколько это невозможно? Это не моя жизнь. Это не то, что я хочу.
— Это не твоя жизнь, — он лениво облокотился на дверной косяк. — Это «здесь и сейчас». Ты просто принимаешь то, с чем сталкивает тебя судьба, и кроишь из этих лоскутков свою жизнь. Ты умная женщина, достаточно умная, чтобы понимать, что просто отбросить это невозможно.
— Это не значит, что я смирюсь и сдамся, — сказала Аманда яростно. — Ученые создали это, они могут исправить.
Кайова рассмеялся.
— Ты серьезно думаешь, что эти возомнившие себя богами ученые понимали, что они делают? — спросил он с издевкой. — Ты хоть представляешь, сколько мужчин и женщин было создано для того, чтобы убивать? Ты хоть представляешь себе, сколько из них отказалось идти на поводу своих создателей — и умерло в наказание за это? В настоящее время, Аманда, лучшие умы мира ломают головы над тем, чтобы просто понять, как это работает. Нет никакого лечения. Они признают это. В лучшем случае они надеются на то, что удастся облегчить симптомы.