Он помолчал.
— Конечно то, что может появиться на страницах газет, родившись в головах моряков и фантазеров, еще не для науки! Надо доказать! Правда, сам Гетчинсон говаривал не раз отцу, что если морские змеи не существуют, то существовали. Но отец, видите ли, хочет найти подтверждения теперешнего существования их.
— Происхождение морского змея от ящериц несомненно. Ящерицы убедились, что, изгибая тело и опираясь на ребра, двигаться легче и — превратили ноги в парные плавники, как у рыб.
Говоривший усмехнулся, взглянув на меня. Затем он несколько саркастически добавил:
— Вашему соотечественнику, господину Бергу, так яростно напавшему на Дарвина[87], придется пересмотреть свои взгляды. Знаменитая теория было зашаталась под его ударами, но ее, как видите, спасает морской змей!
Пришел мой черед улыбнуться, но из вежливости я сдержался. Я только спросил:
— По закону эволюции низшие виды вытесняются высшими. Но почему же гигантские морские звери вымерли окончательно, а крокодилы, например, сохранились до наших дней? Ваша теория не отвечает на этот главный вопрос!
Я хотел было продолжить замечания, но, к счастью, вовремя вспомнил свое «ку-ку-ре-ку».
Чуть-чуть недовольным тоном старик немедленно возразил:
— Я уже сказал вам, что Олаф Хэрст ищет доказательств существования змея в наше время.
Мы вернулись в библиотеку тем же путем. Образ водяного гиганта невольно сопрягался в моем воображении с образом другого гиганта, которого Нолли прозвала одинаковым именем. Я чуть было не уступил желанию дать депешу, но снова решил выждать знакомства с Хэрстом, которое должно было произойти вечером.
Наконец этот желанный момент наступил.
Свободный от всяких забот, я мирно наслаждался на банкете общением с выдающимися представителями науки, искусства и литературы. Мои давнишние связи с университетом позволили быстро установить превосходные отношения с интимным кружком старой профессуры. Олаф Хэрст принадлежал к нему.
Столетний шеф библиотеки, всемирно известной своим палеонтологическим отделом, оказался сравнительно бодрым человеком, принявшим знакомство чрезвычайно радушно. Мы долго говорили с ним о Москве и нашей новой жизни. Он покачивал головой, но слушал настороженно-внимательно и в конце концов сказал:
— Как только я закончу свою последнюю работу, — вы знаете, какую? — я приеду в вашу страну. Я хочу увидеть собственными глазами все то, о чем вы мне рассказываете.
И, помолчав, он добавил:
— Замечательно!.. У нас тоже была революция. Давно. Когда революционеры бросились к парламенту с оружием в руках, им встретилась на пути футбольная площадка с травой. Они были вынуждены остановиться перед надписью: «Здесь ходить воспрещается!» и двинулись в обход; но тем временем с другой стороны подоспела полиция…
Я удивился юношеской восприимчивости этого старца, — он пожал мою руку, и мы стали друзьями.
Нужно ли говорить, что ученая профессия не могла нам помешать выпить одну-другую замороженную бутылку шведского пунша. Признаться, это была крепкая жидкость, от которой забурлила кровь и у Олафа Хэрста. Мы кончили нашу беседу далеко за полночь. Когда я прощался, Хэрст фамильярно взял меня под руку:
— Постойте! Вы сегодня осматривали мою достопримечательность… Рандольф рассказал мне. Но вы видели еще не все, молодой человек!
И он увлек меня с такой живостью в глубь коридора библиотеки, в читальном зале которой происходил банкет, что я ему позавидовал.
Мы долго шли мимо тяжелых желтых книжных шкафов, стекла которых поблескивали под светом ламп. Сделав несколько поворотов и пройдя ряд зал, мы остановились перед дверью. Я полагал, что мы пойдем дальше, но Хэрст указал мне рукой на кресло и, ничего не говоря, взял ручную лестницу и приставил ее к дверному косяку. Затем он влез на нее, вынул из кармана ключ и открыл узкий, вделанный в стену шкафчик. Из него он с трудом стал извлекать огромный фолиант, переплетенный в кожу; на железных застежках висели замки. Мне пришлось помочь ему спустить вниз тяжелый предмет. Опустив его на стол, он неторопливо надел очки и, самодовольно потирая руки, воскликнул:
— Я покажу вам сейчас кладбище морских змей!
Я не понял его. Но если бы понимать все, что делается на свете, то утратилась бы, может быть, главная прелесть жизни — таинственность и неожиданность. Не знаю, первого или второго было у меня больше за этот день. Морской змей! Собственно говоря, я всегда довольно-таки безучастно относился к открытиям зоологии, палеонтологии и тому подобных наук. Причина этого коренилась, вероятно, в пагубной привычке моей молодости — увлечении поэзией.
87