Чем все это кончится? О Боже! Что с нами будет?
Джоки через некоторое время просыпается. Он очень беспокоен. Весь день он ничего не ел, но я не могу заставить его притронуться к еде.
Наступает ночь. Мы слишком устали, слишком отчаялись, чтобы разговаривать. Я ложусь, но не сплю… А время идет.
Где-то на палубе гремит вентилятор. Постоянно слышится какой-то глухой, скрежещущий звук. Позже доносится полный боли вопль кота — и снова тишина. Потом громкий всплеск у борта. Несколько часов все тихо, как в могиле. Время от времени я приподнимаюсь и прислушиваюсь. Ни звука, ни шепота. Полная тишина, стихло даже монотонное потрескивание дерева. Во мне снова оживает надежда. Этот всплеск, эта тишина — есть причины надеяться. Я решаю не будить на этот раз Джоки. Прежде я сам должен убедиться, что мы в безопасности. Я жду. Незачем попусту рисковать. Через некоторое время я на цыпочках подбираюсь к задней переборке и прислушиваюсь. Ни звука. Я поднимаю руку, нащупываю заслонку и все еще медлю. Но не слишком долго. Начинаю медленно открывать. Тяжелая крышка поворачивается на петлях, я отодвигаю ее и выглядываю. Сердце прерывисто стучит. Там, снаружи, полная темнота. Возможно, луна зашла за тучи. В иллюминатор вдруг заглядывает на миг лунный луч и так же быстро исчезает. Я продолжаю смотреть. Снова свет. Я словно заглядываю в колоссальную пещеру. На дне ее дрожит и извивается что-то мучнисто-белое.
Мое сердце замирает. Это он, это Ужас! Я отшатываюсь, пытаюсь захлопнуть тяжелую железную крышку. Что-то бьет в стекло, как паровой молот, стекло разлетается на мелкие осколки. Что-то скользит мимо меня в кубрик. Я вскрикиваю и отскакиваю. Это заполняет весь иллюминатор и тускло отсвечивает в свете лампы. Оно извивается и дергается, толстое, как ствол дерева, покрытое гладкой слизистой кожей. На конце громадная клешня, как у лобстера, но в тысячу раз больше.
Я отступаю в дальний угол. Одним щелчком этой ужасной клешни оно разносит в щепы ящик с инструментами. Джоки заползает под койку. Тварь тянется ко мне. Я чувствую, как по лицу медленно стекает капля пота. На вкус она соленая. Жуткая смерть все приближается… Я с грохотом падаю на спину. Бочонок с водой, на который я опирался спиной, перевернулся, и теперь я оказываюсь на полу в луже воды. Клешня поднимается вверх, опускается быстрым, но неуверенным движением и с глухим тяжелым ударом обрушивается на пол в футе от моей головы.
Джоки тихо вскрикивает от ужаса. Тварь поднимает клешню и начинает медленно ощупывать кубрик. Переворачивает койку, вытаскивает брус, перекусывает пополам, роняет и движется дальше. Ощупывает пол. Наталкивается на обломок бруса, хватает его и вытаскивает через иллюминатор…
Волна зловония окатывает кубрик. Что-то скрежещет, что-то вновь проникает сквозь иллюминатор — что-то белое, коническое, усеянное зубами. Оно разматывается все дальше и дальше, скользит по койкам, потолку и полу и скрежещет, как двуручная пила во время работы. Дважды оно скользит над моей головой, и я закрываю глаза. Затем оно снова скользит дальше. Теперь оно в противоположном конце кубрика и ближе к Джоки. Внезапно резкий скрипучий звук становится глуше, словно зубы попадают на мягкое. Джоки издает жуткий короткий крик, переходящий в захлебывающийся, свистящий звук. Я открываю глаза. Кончик громадного языка плотно обвивается вокруг чего-то капающего, после быстро исчезает в иллюминаторе. Кубрик вновь заливает лунный свет. Я поднимаюсь на ноги. Оглядываюсь и непонимающе смотрю на разоренный кубрик, вижу сломанные ящики, перевернутые койки, вижу…
— Джоки! — кричу я.
В иллюминаторе снова показывается эта жуткая Тварь. Я оглядываюсь в поисках оружия. Я отомщу за Джоки. Ага! Вон там, прямо под лампой, в обломках разбитого ящика с плотницкими инструментами лежит топорик. Я бросаюсь вперед и хватаю его. Он маленький, но такой удобный — такой удобный! Я любовно ощупываю острый, как бритва, край лезвия. Возвращаюсь к иллюминатору. Становлюсь сбоку и поднимаю свое оружие. Громадный язык подбирается к страшным останкам. Нащупывает их. И тогда я с криком «Джоки! Джоки!» яростно бью снова, и снова, и снова, выдыхая при каждом ударе. Еще один удар, и чудовищная масса падает на пол, корчась, как ужасающий угорь. Из иллюминатора льется теплый поток. Слышен громовой рев и звон ломающейся стали. В ушах у меня гудит, все громче и громче. Кубрик расплывается и все внезапно темнеет.
Извлечение из судового журнала парохода «Испаньола»:
24 июня. …градусов …минут северной широты …градусов …минут восточной долготы. Замечен четырехмачтовый барк по румбу Н.-В. На мачте сигнал бедствия. Подошли и спустили шлюпку. Это оказался «Глен Дун», возвращающийся в Лондон из Мельбурна. Корабль в ужасном состоянии. Палуба покрыта кровью и слизью. Стальной учебный кубрик разбит. Сломали дверь и нашли юношу лет девятнадцати в последней стадии истощения, а также часть останков мальчика лет четырнадцати. В одном месте на полу много крови и громадная изогнутая масса беловатой плоти весом около полутонны, один конец которой кажется обрубленным острым инструментом. Дверь носового кубрика распахнута и висит на одной петле. Косяки разбиты, словно что-то протискивалось внутрь. Вошли и осмотрелись. Картина ужасная, повсюду кровь, разбитые сундуки, изорванные подвесные койки. Ни матросов, ни останков. Вернулись в малый кубрик и увидели, что юноша начал приходить в себя. Очнувшись, он назвался Томпсоном. Сказал, что на корабль напала громадная змея — видимо, имелся в виду морской змей. Он был очень слаб и не сумел много рассказать, но сообщил, что на грот-мачте есть люди. Послали матроса наверх. Он нашел двоих, привязанных к мачте. Они были мертвы. Осмотрели каюты на корме. Все разбито в щепы, дверь капитанской каюты лежит на палубе у ахтерлюка. Нашли в кладовой тело капитана. Офицеров нет. Среди обломков обнаружили осколок снаряда малой пушки. Вернулись на борт.
Второй помощник с шестью матросами отправлены на барк с распоряжением привести судно в порт. Томпсон с нами. Он записал свою версию событий. Мы безусловно считаем, что состояние корабля, установленное нами при осмотре, во всем согласуется с его рассказом.
(Подписано).
Уильям Нортон (капитан).
Том Бриггс (первый помощник).
Пер. О. Ратниковой
Если бы не Джимми Рэйнс, я бы не стал и пытаться записывать эту историю. О подобных вещах я предпочитаю забывать: не очень-то приятно вспоминать о лошади, из-за которой ты проиграл свои денежки. Но Джимми, славный малый, попросил меня это сделать — а я обычно делаю то, о чем просит Джимми Рэйнс.
Он хочет, чтобы это напечатали, потому что люди не верят его рассказам (вообще-то, их нельзя за это винить); но ему кажется, что, увидев всю историю в печати, они поверят.
Синдикат Морского Змея был улыбкой фортуны — уж не знаю, доброй или злой. Он возник в маленьком летнем кафе неподалеку от Латонии, а распался на одном островке где-то к к югу от Кубы. Если бы не землетрясение… но, пожалуй, я слишком тороплю события.
Начну по порядку. В тот день стояла такая жара, что еще чуть-чуть, и мы бы с Джимми расплавились, вот мы и решили на время покинуть гонки[48] и передохнуть.
Мы заглянули в летнее кафе Джона Портера, заказали по кружке пива и сигаре и устроились в тени, откинувшись на спинки стульев. Тут отворилась вращающаяся дверь, и в кафе, ссутулившись, ввалился парень, похожий на последнего оставшегося в живых члена полярной экспедиции. Новоприбывший упал в кресло в нескольких футах от нас.
Столбик термометра маячил где-то возле отметки +38°, но на мистере Мерзляке был плащ с поднятым воротником и толстый шарф. Джимми некоторое время пристально разглядывал его, затем подмигнул мне.
47
48
…