Обратив внимание на объект, мы нашли, что это была гигантская змея, чья голова и плечи постоянно оставались в четырех футах над поверхностью моря; приблизительное сравнение размеров животного с тем, как выглядел бы в воде наш грот-марса-рей, показало, что длина его составляла не менее шестидесяти футов à fleur d'eau[21] и что никакая видимая часть тела, насколько мы могли судить, не способствовала его передвижению в воде, будь то с помощью вертикальных или горизонтальных сокращений. Существо быстро проплыло мимо нас, но так близко к юту с подветренного борта, что, будь то знакомый мне человек, я без труда невооруженным глазом распознал бы черты его лица. Во время приближения к кораблю и после того, как оно пересекло наш кильватер, существо ни разу не отклонилось от своего курса на З.-В., продолжая плыть со скоростью от двенадцати до пятнадцати миль в час, судя по всему, с какой-то определенной целью.
Диаметр змеи составлял от пятнадцати до шестнадцати дюймов непосредственно за головой; голова эта вне сомнения была змеиной и ни разу на протяжении тех двадцати минут, что существо находилось в поле зрения наших биноклей, не опускалась под воду. Цвет ее был темно-коричневым, на горле — желтовато-белым. Плавников не имелось, но на спине колыхалось нечто похожее на конскую гриву или, скорее, пучки водорослей. Животное, помимо меня и указанных выше офицеров, видели старший матрос, боцманмат и рулевой.
Я велел выполнить рисунок змея на основе наброска, сделанного сразу после встречи с ним, и надеюсь, что он будет готов для отправки господам членам адмиралтейского совета с завтрашней почтой.
Остаюсь и проч.,
Питер Ма-Кайе, капитан.
Адмиралу сэру У. Г. Кейджу, G.C.H., Девонпорт.
Ознакомившись с этим рапортом, который в свое время в полной мере подтвердили другие свидетели, я не имею причин сомневаться в рассказе Джима Ньюмана о встрече с ВЕЛИКИМ МОРСКИМ ЗМЕЕМ!
1886
Пер. А. Шермана
Т. Хилл. Левиафан.
Р. Киплинг
ИСТИННАЯ ПРАВДА
Священник всегда останется священником; масон — масоном[23]; и журналист всегда и везде останется журналистом.
Нас было на борту трое, и все мы были газетчиками. Мы были единственными пассажирами бродячего пароходика, бегавшего по морям, куда вздумается хозяевам. Когда-то он возил железную руду из Бильбао, после был сдан в аренду испанскому правительству и отправлен в Манилу, а ныне заканчивал свои дни в Кейптауне, перевозя рабочих-кули[24] и время от времени добираясь до Мадагаскара и даже до самой Англии. Мы узнали, что он идет порожняком в Саутгемптон, и решили поплыть на нем: плату с нас запросили пустячную. Келлер, репортер американской газеты, возвращался домой с Мадагаскара, где освещал дворцовые казни. Дюжий Зёйланд, наполовину голландец, был владельцем и редактором городской газетки где-то под Иоганнесбургом. И наконец я — совсем недавно я торжественно забросил всякую журналистику и поклялся забыть, что некогда понимал, чем отличается плоская печать от стереотипии[25].
Когда «Рэтмайнс»[26] выходил из Кейптауна, Келлер заговорил со мной. Спустя минут десять от моей нарочитой отчужденности не осталось и следа, и мы углубились в оживленное обсуждение моральных границ обработки корреспонденций[27]. Затем из своей каюты высунулся Зёйланд, и мы почувствовали себя как дома: мы ведь были людьми одной профессии и не нуждались в долгих церемониях. Мы формально вступили во владение пароходом, взломали дверь пассажирской ванной комнаты — путешественники на манильских линиях мыться не привыкли — выгребли из ванны груду сигарных окурков и апельсиновых шкурок, сунули мелочь ласкару[28], чтобы тот брил нас во время плавания и только тогда представились друг другу.
Трое обычных людей задолго до Саутгемптона перессорились бы просто от скуки. Но у нас необычное ремесло, и нас обыкновенными людьми не назовешь. Почти все истории в мире (а из сорока едва ли одну можно было бы рассказать в дамском обществе) были для нас новостями, как говорится, общественным достоянием и всеобщей собственностью, и мы щедро обменивались ими — со всем их местным колоритом и особенностями. После, в перерывах между постоянной игрой в карты, настал черед рассказов о себе, о пережитых нами приключениях, о том, что мы видели и через что прошли: о черных и белых, о панике на Бруклинском мосту, когда слепой ужас охватывал одного за другим и люди насмерть давили друг друга[29], сами не понимая почему; о пожарах и искаженных, истошно кричавших человеческих лицах в раскаленных оконных рамах; о катастрофах во льдах и снегах и репортажах, которые мы писали на спасательных буксирах под ледяной моросью со снежной крупой, рискуя обморожением; о долгих погонях за похитителями алмазов; о стычках с бурами в вельде и на заседаниях городских комитетов; о хитросплетениях политики Кейптауна и «ослиного правления»[30] в Трансваале… И еще тысяча и одна история о картах, лошадях, женщинах — и первый помощник, видевший в жизни побольше нас троих вместе взятых, но не владевший даром слова, сидел с раскрытым ртом до рассвета.
Когда нам надоедали байки, мы снова брались за карты, но нередко интересный расклад или беглая фраза заставляли кого-нибудь из нас заметить: «Кстати, это напоминает мне об одном типе, который… о случае, когда…» — и рассказы продолжались, а «Рэтмайнс», разрезая теплую воду, шел на север.
Однажды, после особенно бурной ночи, проведенной за картами, мы сидели на палубе у рулевой рубки. Старый боцман-швед, прозванный нами «Фритьоф-датчанин»[31], стоял у штурвала и притворялся, что не слушает наши разговоры. Несколько раз он с недоумением покрутил штурвал, и Келлер, приподнявшись в шезлонге, спросил:
— В чем дело? Не можешь заставить посудину слушаться?
— В воде что-то чувствуется, — сказал Фритьоф. — Что- то непонятное. Как будто под гору плывем. Будто тащит что- то этим утром.
Никто не ведает, какие законы управляют дыханием открытой большой воды. Иногда и последняя «сухопутная крыса» ощущает, что поверхность океана словно бы косо встает впереди и корабль с трудом взбирается на длинный невидимый склон. Бывает и так, что пройденный за день путь не получается приписать ни полным парам, ни попутному ветру, и капитан тогда говорит, что судно «шло под уклон». Но до сих пор никто достоверно не сумел объяснить, чем вызваны эти подъемы и спуски.
— Кажется, дело в попутном волнении, — сказал Фритьоф. — При попутном волнении корабль всегда плохо слушается.
Море было гладкое, как пруд для уток, не считая медленных вдохов и выдохов. Я бросил взгляд за борт, не понимая, откуда могла взяться волна. На кристально-ясном небе вставало солнце. Лучи упали на воду, озарив море резким светом; казалось, оно вот-вот зазвенит, как блистающий гонг. Сколько хватал глаз, лишь кильватерный след и узкая белая полоска, что тянулась за свисавшим с кормы лаглинем, нарушали спокойствие вод.
22
23
…масон — Киплинг состоял в различных масонских ложах с 1885 г. (когда стал секретарем ложи «Надежда и настойчивость» в Лахоре) и написал целый ряд масонских текстов в стихах и прозе.
27
29
30
31