Штольман сидел на диване, смотрел блуждающим взглядом на Анну и Павла и не мог понять, о чем они говорят.
— Аннушка, принесите ему подушку и что-нибудь укрыть его.
Анна ушла в спальню. За это время Ливен снял с Якова сюртук и ботинки. Возвращаясь, она услышала, как Ливен говорил Якову:
— Да успокойся ты наконец! Ложись! Никуда твоя Аня от тебя не ушла. Нет, она тебя не бросила. Просто вышла.
Он подсунул Якову под голову подушку и накрыл его одеялом.
— Ну наконец угомонился. Аннушка, Вы его и правда не браните. На него столько в последние дни свалилось…
— Да не собиралась я его ругать. Я ведь понимаю, от таких новостей с ума можно сойти… Быстро Вы с ним.
— Так я ведь в этом деле человек опытный. Полжизни по казармам да гарнизонам. А теперь своих приходится в чувство приводить. А вояки-то пьют не чета нашему Якову, до зеленых чертей. Этот хоть смирный. А моих некоторых пока в карцер не посадишь, не угомонить, то драку затеют, то стрелять начнут…
Я для него письмо оставлю. Только Вы ему его с похмелья читать не давайте, а то еще дурь какая в голову придет… Я приду с ним поговорить завтра до обеда. Да, чуть не забыл представиться, Ливен Павел Александрович, дядя Вашего Якова. Вообще-то хорошо, что он напился и заснул, — кивнул Ливен на Штольмана. — А то я хотел с Вами перекинуться парой слов, но не знал, как это сделать без него.
— Я Вас слушаю, Ваше Сиятельство.
— Анна, на правах родственника прошу Вас называть меня по имени, Павел Александрович. Я многое рассказал Якову о нашей семье, о Дмитрии. Но, думаю, он расскажет Вам все сам, я не буду Вас этим утомлять. Вам же я хочу сказать, что Яков — действительно сын Дмитрия, его единственный родной сын. Я понимаю, что такое откровение — большой удар, и это трудно осознать, а еще труднее принять. Якову будет нужно время, чтоб к этому прийти.
Саша и я, мы оба будем рады принять Якова в нашу семью. Не из чувства долга, не из жалости или милости. От всего сердца. Просто я очень рад, что у моего любимого брата остался сын, пусть и незаконный. Для меня не имеет значения, что он не носит нашей фамилии. Но это может иметь значение для Якова. Ему может быть неловко и даже стыдно общаться с нами, даже если в душе он этого хочет. Я же понимаю, что в своих собственных глазах он — не ровня князьям, тем более со своим неоднозначным происхождением. Но я бы очень хотел, чтоб со временем его мнение изменилось, и я очень надеюсь, что Вы ему в этом поможете. И еще одно, как бы Яков ни хотел, его жизнь уже не будет прежней. Он может не понимать этого сейчас, но это неизбежно.
Штольман проснулся на диване в гостиной — у него болела голова и затекло все тело.
— Аня!
— С добрым утром.
— Аня, а почему я здесь спал? Ты меня в спальню не пустила? Хотя правильно, зачем тебе в спальне пьяный муж…
— Тебя Павел сюда положил. Сказал, что ты должен подумать над своим поведением.
— Я вчера сильно пьяный был? Сколько я вчера выпил?
— Ну пришел ты на своих ногах, но с помощью Павла. Сколько выпил, я не знаю. Павел сказал, что немного. Но сколько «немного» в его понимании — не представляю.
— Аннушка, ты на меня сильно сердишься? Я не знаю, как так получилось…
— Я на тебя не сержусь. Честно, не сержусь. Я понимаю, что ты очень переживаешь и просто не заметил, как выпил, возможно, больше, чем следовало бы. Мне просто не хотелось бы, чтоб такое было регулярно. Ты же знаешь, что мой дядюшка — тоже любитель пропустить несколько рюмок, так что для меня не новость, что мужчина может прийти «навеселе». Но у тебя в отличии от дяди — служба и у тебя нет возможности по три для отлеживаться после возлияний.
«Ох не прост дядя, ох не прост…» Ему всегда хотелось знать, что скрывалось у Петра Миронова под маской любителя выпивки и женщин.
— По три дня? Это же как надо набраться? Нет, Аня, я столько не пью. Мне вообще не хотелось бы, чтоб ты меня видела в любой степени подпития, а уж таким и вовсе… Нет, трезвенником, похоже, я не буду никогда, одну-две рюмки время от времени я пропускать буду, но напиваться — очень надеюсь, что у меня никогда не будет поводов для этого. Да и поводы — не оправдание для подобного.
— Ты себя как чувствуешь?
— Вполне нормально. Бывало гораздо хуже. Мне приснилось, что я тебя видел ночью?
— Не приснилось, я проверяла, как ты там…
— Да что со мной случится, коли на своих ногах пришел? Аннушка, так ты поди всю ночь туда-сюда и ходила? — догадался Штольман. — А то я смотрю, что ты совсем уставшей выглядишь… Вот уж никакого покоя по ночам у тебя в Петербурге, то сны странные, то муж пьяный… Может, ты хочешь прилечь или наоборот кофе выпить?
— Лучше кофе.
— Тогда я освежусь, переоденусь и мы выпьем кофе или чая внизу.
Крепкий чай с лимоном, который ему подали, прояснил мысли в голове Якова Платоновича, и он задумался над тем, что накануне рассказал ему Ливен. Он хотел поделиться новостями с Анной.
— Аня, Павел мне рассказал вчера очень многое. Если быть кратким, Дмитрий любил Катю и хотел на ней жениться, но ему не позволил отец. Сказал, что лишит его всего, если он женится. Матушку выдали замуж, тогда у них все и случилось, но не до ее замужества. А потом родился я… Вот такая грустная история…
— Яков, Павел оставил вчера для тебя письмо от Дмитрия.
— Тогда пойдем скорее, мне не терпится его прочитать.
«Мой милый мальчик!
Я так хотел увидеть тебя, да, видно, не судьба. Мне уже недолго осталось, а ты пропал… Я не верю, что тебя больше нет. Я бы почувствовал. Думаю, что когда ты объявишься, меня уже не будет на этом свете.
Говорят, твое сердце принадлежит Анне Викторовне, барышне красивой, доброй, хоть и со странностями. Сын, не будь дураком как я, не упускай своего счастья. Женись на своей Анне и живи с ней в любви, мире и согласии. Никакая служба, карьера, долг и даже титул и состояние не заменят счастья с любимой женщиной. Жаль, что я не понял этого в свое время. Я любил Катеньку, твою матушку. Только ее и любил в своей жизни. И не сберег эту любовь, пошел на поводу у отца и отрекся от нее. Да не один раз, а два. Сначала, когда отец запретил на ней жениться, а потом — после единственного раза с ней. Не осуждай ее за то, что, будучи замужем, она решилась провести со мной ночь, ведь она меня тоже любила, очень любила. Ты — взрослый мужчина и, надеюсь, поймешь меня. Это была самая лучшая ночь в моей жизни, я никогда не был так счастлив. Наверное, поэтому и появился ты. Жаль, Катя не сказала мне сразу, что ты — мой сын. Я узнал об этом только после ее смерти. Но я снова поступил низко — так боялся отца, что не отважился пойти на скандал и хотя бы попытаться признать тебя. Жизнь меня за это наказала. У меня нет детей кроме тебя. Александр, мой наследник, не мой родной сын. Я люблю его как родного, но он не мой. Он — хороший мальчик, как и Павел. Надеюсь, у вас сложатся родственные отношения. Я уверен, что они оба примут тебя, прими их и ты.
Я верю, что когда-нибудь ты вернешься в столицу. Я очень хочу, чтоб ты был счастлив с Анной в своей собственной квартире в Петербурге.
Прости меня за все,
твой отец Дмитрий»
Штольман был обескуражен. Старый князь, его родной отец, написал ему письмо перед смертью… И… оставил ему квартиру? Он еще раз перечитал конец письма. Нет, он не ошибся, именно так и следовало понимать слова князя. Как это возможно? Но, даже если представить, что это возможно… Нужно ли ему что-то от такого отца? Хотелось сказать — нет. Как подсказывала ему уязвленная гордость. Но он подумал об Анне, его Аннушке. Теперь он должен думать не только о себе, а о них двоих, и в будущем, скорее всего, больше, чем только о двоих… Что он мог дать Анне кроме своей любви? Ничего. Ни-че-го. Почти сорок лет, ни кола, ни двора, лишь жалование. Не самое низкое, но и не такое высокое, чтоб на него жить в Петербурге, не оглядываясь на расходы. Он знал, какое дорогое жилье было в Петербурге, даже при его чине это было очень накладно. Сейчас же, даже если они пока будут только вдвоем, будет нужно что-то получше того, чем где он жил один. Да, квартира в Петербурге была бы кстати, более чем кстати. И он мог это устроить… Его гордость, которая для него всегда так много значила… Что значит его гордость в сравнении с тем, что он мог сделать жизнь единственного по-настоящему родного ему человека лучше — благоустроенной и, возможно, более радостной и приятной? Изменить к лучшему жизнь женщины, которая любит его больше, чем он мог себе когда-то представить. Любит его как человека и как мужчину. Его, княжеского бастарда, от которого, он знал точно, могли бы отвернуться другие женщины и даже пальцем не позволить потом прикоснуться к себе. И он бы никогда не осудил их за это. Да, он — внебрачный сын князя, такая вот незавидная доля… И вместе с этим — возможность дать его единственной любимой женщине хотя бы немногое из того, чего она достойна… Он решил, что если ему действительно представится такая возможность, он примет подарок. Из-за Анны. Для Анны. Но сейчас это казалось ему таким невероятным. И он подумал, что Анне лучше пока об этом не говорить.