По службе ему приходилось общаться с очень многими людьми, и он не чувствовал при этом неловкости. Однако если это не касалось службы, он сходился с людьми тяжело. Он не подпускал людей близко к себе, точнее, не впускал их в свою жизнь. Это осторожное отношение к людям было у него еще с училища, где он в основном держался особняком. В отличии от многих воспитанников он большую часть времени посвящал учебе, так как помнил, что сказал ему отец — что ему будет не на кого потом положиться, и поэтому он должен был заботиться о своем будущем сам. Ему не было места среди отпрысков влиятельных родителей, для которых жизнь была расписана на десятилетия вперед и которые прожигали свою жизнь вместо того, чтобы прилежно учиться. Да он и не стремился в их общество. От таких лучше было держаться подальше. Злые шутки, жалобы преподавателям по малейшему поводу, поклепы ради развлечения, издевательства, побои — он испытал на себе многое, если не все, что бывает в таких заведениях. Но через подобное проходили многие воспитанники.
Яков долго был сам по себе, но в старших классах у него появился друг, к которому он испытывал симпатию. На грех на красивого Алешу с тонкими чертами лица и ясными голубыми глазами обратил внимание учившийся в выпускном классе графский сын, во всех отношениях положительный и наиприятнейший молодой человек, располагавший к себе легким характером. Кто бы мог подумать, что этот ангелоподобный молодой человек просто на спор сначала напоит, а затем совратит наивного Алешу, который воспринимал интерес к нему старшего товарища исключительно как дружеский. Алеша не рассказал об этом никому кроме Якова. Только написал отцу с просьбой забрать его из училища. Яков уговаривал его остаться, говорил, что для него неважно, что произошло. Но Алеша уехал и даже ни разу не ответил на его письма. Яков понимал, что Алеше было просто стыдно, и тем не менее он чувствовал себя брошенным — в восемнадцать лет, во второй раз в жизни — после первого, когда его оставил отец. Он еще больше отдалился от всех.
Этот горький опыт научил его двум вещам — не впускать никого в свое сердце, так как потом может быть больно. И не доверять людям, так как за любыми благими намерениями могут скрываться неблаговидные поступки. Нет, он не подозревал всех и каждого, просто старался держать людей на расстоянии, чтоб у них не было возможности быть частью его жизни. Доверительные отношения возможны лишь в рамках служебных. К сожалению, следовать этому принципу получалось не всегда. Одним из его «провалов» была связь с Нежинской. После этого его недоверие к людям достигло апогея. Он помнил, что он пытался выискивать «второе дно» в интересе к нему Анны Викторовны. Да, «второе дно» было — помимо интереса к нему как к следователю Анна Викторовна испытывала к нему интерес как к мужчине, но ее интерес шел от чистого сердца. Сколько же времени понадобилось ему, чтоб принять это и позволить ей понемногу входить в его жизнь и в его сердце. А потом и полностью завладеть им.
========== Часть 9 ==========
Штольман в ожидании Анны стоял в спальне в одних пижамных штанах. Незадолго до отъезда в Затонск в английском магазине в Петербурге он нашел такую замечательную вещь как пижама. Сама идея ему очень понравилась, ведь когда было холодно, можно было спать во всем комплекте, а когда тепло — в один штанах, а не мучиться в ночной сорочке, а летом… Кроме того, глядя на себя в зеркало, он подумал, что обнаженный по пояс мужчина в пижамных штанах выглядел для жены гораздо привлекательнее, чем в ночной рубашке.
Анна не смогла сдержать любопытства и открыла подарки. В одной коробке была нижняя рубашка и панталоны точно такого же вида как ночная сорочка, которая понравилась Якову. Очаровательно, но как же это носить?
Содержимое второй коробки привело ее в восхищение. Она поняла, какой роскошный подарок она получила. Ночная сорочка была произведением искусства и больше проходила на платье. Лиф с довольно глубоким вырезом был расшит чудесным орнаментом из маленьких жемчужинок и цветов, элементы которых были вышиты по всей ткани. Сорочка была украшена кружевами и лентами даже по подолу, под лифом лента завязывалась на бант, который можно было легко развязать и приспустить рубашку… Анна улыбнулась — бант недолго останется завязанным, она уже знала мужа довольно хорошо, чтоб представить, что за этим последует… От этой мысли она почувствовала томление по ласкам Якова. Она переоделась в сорочку и пеньюар, который отличался от нее лишь тем, что был более закрытым и имел длинные рукава. И распустила волосы. Все, она готова. Она видела, какое печальное и тревожное выражение лица появлялось у Якова, когда она не отвлекала его разговорами о красотах Петербурга и других ничего не значащих вещах, как тяготили его мысли о ситуации, в которой он оказался. Она хотела отвлечь его от этих горьких мыслей хоть ненадолго. И она знала — как.
Яков Платонович увидел жену — в полупрозрачном незастегнутом пеньюаре и такой же полупрозрачной сорочке, под которыми прорисовавался силуэт ее тела и четко очерченная грудь под лифом… Анна была такой такой женственной, такой притягательной, соблазнительной и манящей… Ни одной женщины раньше он не желал так сильно, как Анны. Даже если бы она была в обносках. А в таком облачении она просто лишала его самообладания.
— Анечка, что это на тебе? Ты меня хочешь соблазнить? — попытался пошутить он, стараясь немного прийти в себя.
— Да хочу. Не все же время тебе соблазнять меня, — улыбнулась Анна.
Это фраза только разожгла его страсть. Но Анна, по-видимому, действительно решила его соблазнить и скинула пеньюар. Затем подошла к нему вплотную и прижалась к нему всем телом. Штольман понял, что долго не выдержит.
— Аннушка, родная, что же ты со мной делаешь? — прошептал он. — Я же не смогу быть с тобой нежным как вчера, у меня не хватит на это воли…
Поцелуи Якова обжигали кожу, ласки были настойчивыми и откровенными. Анна чувствовала его желание и чувствовала, как сильно она сама желала своего любимого мужчину. Как хотела принадлежать ему и быть с ним единым целым… И как хотела сделать его счастливым…
========== Часть 10 ==========
— Дмитрий Александрович, я бы никогда не написал Вам, если бы не смерть Екатерины Владимировны. При ней я бы не посмел этого сделать. А она держала все в тайне. Яков — Ваш. Думаю, Вы этого не знали, иначе бы явились сюда еще несколько лет назад.
— Не знал. Я знал, что у Кати родился сын, но был уверен, что его отец — Вы. Как бы плохо Вы о ней не думали, у нас с ней был только один раз, тогда, шесть лет назад… И больше никогда.
— И этого одного раза хватило, чтоб разрушить наш брак.
— Вы ее так и не простили?
— Я бы смог простить измену, ведь она меня никогда не любила. Но простить чужого ребенка — это для меня невозможно. Я бы хотел, чтоб он был моим, но, увы, я к этому никак не причастен. Я бы, возможно, и смирился, если бы он был похож на нее. Но в нем нет ничего от Ридигеров, он — Ваша копия. А видеть каждый день Ливена — это чересчур даже для меня.
— Платон Павлович, я Вас понимаю. Но я ничего не могу поделать. Я не могу забрать незаконного сына, даже от Кати. Отец не потерпит такого скандала. Я могу только принять негласное участие в его воспитании. Наймите для него гувернера, разумеется за мой счет. Потом я определю его в хороший пансион, и Вы его больше никогда не увидите. Но прошу Вас, умоляю, не срываете на нем свою злость. Он-то ни в чем не виноват, и не ему отвечать за грехи родителей.