Он положил книгу на письменный стол передо мной, чтобы я мог прочитать поблекший текст и рассмотреть рисунок. Вне всякого сомнения, это было изображение моей раковины!
Взяв ее в руки, я повернул раковину так, чтобы ракурс был тем же, под которым неизвестный художник нарисовал ее, и она превратилась в двойник той, что изображена в книге. Чернила, которыми был сделан рисунок, казались столь же выцветшими, как и текст, когда-то они имели красноватый оттенок, делавший сходство несомненным.
В каком-то смысле я был разочарован тем, что ракушка оказалась вовсе не уникальной, какой я считал ее. Нарисованная раковина тоже была левосторонней, как и оригинал, но в то же время я обнаружил, что буквально заворожен текстом.
— Это тот самый отрывок, который вы читали мне по телефону, — пробормотал я.
И повторил вслух:
— Красноватого оттенка, эта раковина выглядит не слишком приятно, но на извращенный вкус глубоководных, сама улитка — величайший деликатес.
— Ну, разумеется, извращенный, — перебил меня Семпл напряженным и, как мне показалось, полным яростного возмущения голосом. — Все то, чего они не понимают, непременно извращенное. Человек ест зверей, птиц и моллюсков тоже, но когда ему так удобно, он называет вкусы других «извращенными»!
Меня поразили страсть, прозвучавшая в голосе Семпла, и его абсолютно необъяснимая вспышка. Я повернулся к нему, чтобы посмотреть, что же ее вызвало. Большие круглые глаза за линзами очков были прикованы к открытой книге, и в них застыло выражение... гнева? Но почему? Потом, заметив мой удивленный взор, он тут же взял себя в руки:
— Простите меня, Джон. Есть вещи, которых вам не понять... пока, — он круто переменил тему. — Но послушайте: у вас будет много времени, чтобы посмотреть эту книгу. И не только эту, если захотите. Давайте сначала выпьем, ладно? — Он щедро плеснул виски поверх уже разложенного по стаканам льда. — Здесь живет одна молодая дама, которая говорит, что знакома с вами. Они с отцом занимаются проектом, который может заинтересовать вас. К тому же здесь еще наша маленькая коллекция...
— Коллекция? — я отхлебнул из стакана и с удовольствием ощутил тонкий, знакомый вкус.
— Да. И очень интересная. Несколько членов нашего клуба — водолазы. Они исследуют дно океана. Украсили наш клуб своими находками.
— Находками?
— Да. Они здесь выставлены. Восхитительно! Но к чему тратить время попусту, говоря о том, что вы можете увидеть собственными глазами? Пойдете со мной, Джон?
Я допил виски и вышел вместе с ним.
Мы пошли но коридору направо, прошли через вращающуюся дверь в помещение, которое я принял за общую комнату. Если это и было так, то она совмещалась со столовой, ибо Сарджент с двумя помощниками расставляли стулья вокруг длинного стола, накрытого Для обеда. Я последовал за Семплом через комнату к вращающейся двери. Пройдя через нее и придерживая ее для меня, мой провожатый сказал:
— Это — наш выставочный зал. Уверен, вы найдете его чрезвычайно занимательным...
Как же прав был Семпл! Его слова оказались настоящим преуменьшением!
В довольно просторной комнате были расставлены мягкие кресла и диваны, и повсюду на стенах и специально сконструированных стеллажах, похожих на книжные, хранились удивительные сокровища. Настоящие сокровища: французские, испанские и даже римские золотые монеты — маленькие слитки золота и металла, покрытые коростой, обесцвеченные и спаянные вместе соленой морской водой. Амфоры и керамика, которые почел бы за честь выставить в своих залах любой музей мира, вместе со старинными бутылками, чьи цвета, формы и узоры делали их самыми необычными из древностей.
Кроме того, там были модели океанских судов начала девятнадцатого века, больших и маленьких парусных кораблей — судов, подобных барку «Королева Суматры» и бригу «Хетти». У каждой модели имелась бронзовая табличка, на которой была выгравирована краткая история данного судна. Модели были воспроизведены до мельчайших деталей. Я немного задержался на одной из табличек, поскольку что-то в ней привлекло мой взгляд, но потом, повинуясь знаку Семпла, я подошел к нему.
— Пойдемте, Джон, — позвал он. — Кажется, вон там сидит мистер Бишоп, отец Сары. Поскольку вы ее знаете, я уверен, что не откажетесь познакомиться и с ним.
В дальнем конце комнаты, до сих пор скрытый за высокими, до потолка, витринами, за массивным столом сидел, разглядывая несколько совершенно невероятных макетов, сгорбленный старик. Казалось, он совершенно не замечал нашего присутствия. Когда мы подошли к нему, Семпл прочистил горло:
— Э-э-э, мистер Бишоп?
Мужчина за столом обернулся, и Семпл поприветствовал его коротким вежливым поклоном.
— Мистер Бишоп, позвольте представить вам Джона Воллистера. Это тот самый джентльмен, о котором говорила Сара. Он... гм... конхиолог.
— Как поживаете, сэр? — я протянул руку.
Сморщенная фигура за столом не сделала никакой попытки встать. Бишоп не подал мне руки и ничего не ответил. Вместо этого он взглянул на меня, и я в ответ уставился на него. Именно уставился, не отдавая себе отчета в невежливости подобного поведения, поскольку у этого старика был такой вид, который вызвал бы сходную реакцию у любого неподготовленного человека.
Носил он нечто похожее на желтый шелковый халат с высоким воротником, застегнутым под самый подбородок, допотопное пенсне, из-под которого пристально уставились на меня еще более круглые, чем у Семпла, глаза, и телесного цвета шапочку, плотно закрывавшую часть головы и уши. Добрую минуту его огромные глаза глядели на меня, затем он повернулся и удостоил Семпла легким, едва заметным кивком — кивком одобрения, как мне показалось. Только потом мистер Бишоп заговорил:
— Надеюсь, у вас все в порядке, мистер Воллистер?
Его бледные, толстые и мясистые губы еле двигались. Его голос, не громче шепота, тем не менее, показался мне грубым и хриплым, как будто голосовые связки Бишопа давным-давно атрофировались. Прежде чем я успел ответить ему, он продолжил: