Гудит земля от артиллерийских залпов, разрываются мины. Стрекочет пулемет, и грозно рокочут в воздухе самолеты, на которых черной змеей извивается знак свастики.
Но красноармеец Ибрагимов спокойно стоит у своего орудия. Он верит в его механизм, в зоркость своего зрения, в безошибочность своей руки. А если даже смерть… ведь о великих подвигах, о героизме пели старые узбекские песни, взлелеянные пахучим ветром родных полей. А если даже смерть… будет сложена когда-нибудь песня и про красноармейца Мухамеда Ибрагимова, который был достойным сыном Узбекистана и умел остаться на посту до конца.
Идет по дорогам войны Мухамед Ибрагимов. И вот выдается день, более тяжкий, чем другие…
Безошибочно наводит Ибрагимов. Несется во вражеские ряды крылатая, огненная смерть. И летит воющая смерть с другой стороны, со стороны врага гремят выстрелы. Вот пал друг — нет даже времени наклониться над ним, приподнять его стынущую голову. Черные глаза застилаются слезами.
Рядом взрывается снаряд. Но Ибрагимов не думает о чужих снарядах, о тех, которые падают вокруг. Он думает сейчас только о своих снарядах — лишь бы чаще, лишь бы метче.
Ибрагимов что-то кричит своим товарищам. Никто не отвечает. Оглянулся — он один. Убитые и раненые вокруг орудия. Красноармеец Мухамед Ибрагимов остался один со своим орудием.
Там, напротив, вражеская колонна. Он один. Совсем один. Но не одинок. Осталось ведь орудие, и Узбекистан, и весь Советский Союз.
Красноармеец Ибрагимов стиснул зубы. Заряжает орудие, наводит, стреляет. Там, напротив, вражеская колонна. С грохотом движутся машины. Из-под стальных касок смотрят холодные глаза. Им казалось, что больше сопротивления не будет.
Но одного не могли они ни предусмотреть, ни предугадать — существует Мухамед Ибрагимов и его орудие.
Проходит час. Никакого подкрепления. Мухамед Ибрагимов стреляет. Падают снаряды во вражеские машины. Никому из тех, кто погибает в немецкой колонне, не приходит в голову, что там, у орудия, которое преграждает им путь, не дает пройти, — что там стоит только один человек.
Четыре часа бьет из своего орудия Мухамед Ибрагимов.
За Узбекистан! За Советский Союз! За Сталина! За свободную узбекскую песню над советской землей! С лязгом останавливается подбитый танк. Ибрагимов еле держится на ногах от усталости. Еще, и еще, и еще, ведь он один. Надо удесятерить силы. Надо быть быстрым, как молния.
Четыре часа Мухамед Ибрагимов обстреливает вражескую колонну. Он разбивает шесть вражеских танков и шестнадцать автомашин.
Смертельно усталый, шатаясь, покидает Мухамед Ибрагимов свой пост, лишь когда его уже можно покинуть, когда он уже сделал свое.
…Член Военного Совета армии проходит перед фронтом части. Орден Ленина на гимнастерке красноармейца из Узбекистана Мухамеда Ибрагимова. Черные глаза наполняются слезами. Не самый ли это прекрасный день в жизни — храбро драться в бою и стать героем?!
Наводчик Мухамед Ибрагимов стоит в строю. В ушах еще гудят выстрелы орудий, гремят разрывы снарядов. В алый цвет, в золото, в блеск серебра — в орден Ленина превратились те четыре часа, когда он бесстрашно стоял на своем посту. И кажется Мухамеду Ибрагимову, что издали прилетает теплый ветер из Узбекистана, душистый ветер, обвевающий голову.
Мухамед Ибрагимов знает — его имя напечатают в газетах. Там, в далеком Узбекистане, прочтут. С гордостью, с радостью узнают, как храбро сражался верный сын узбекского народа, верный сын Советского Союза красноармеец Мухамед Ибрагимов.
Члену Военного Совета, товарищам по оружию, стоящим в строю, ветру из Узбекистана, далекой узбекской земле твердым, ясным, радостным голосом говорит красноармеец Мухамед Ибрагимов:
— Служу Советскому Союзу!
1941
СОВЕТСКАЯ ЖЕНЩИНА
Это было летом. Солнце стояло над Полтавщиной. В золотой чаще высоких подсолнухов скрывались хаты. Золотом колыхалось пшеничное поле. В золоте утопала прекрасная украинская земля.
Но никто уже не радовался обильному урожаю. С запада поднимались черные тучи. С запада шли плохие вести: фашисты перешли Днепр.
В это время мы ее и встретили, светловолосую, стройную женщину. Спокойно сидела она за столом и усердно что-то шила.
— Что это вы делаете?
— Да мешки нужно детям пошить… должны взять с собой пищу, немного вещей.
— Уходить будете?
Она подняла светлое, спокойное лицо.
— Я? Нет… Детей отправлю. Малые еще, десять — двенадцать лет. Им необходимо уйти… А я останусь.