В синей многозвездной ночи передвигалось по снегу множество огней. Это к Путивлю подходило с юга большое войско. Там, может быть, были не одни запорожцы, но и ногайские татары, которых призвал к себе на помощь Димитрий, а с ними и крымская орда? Разве малые подарки послал в Бахчисарай Димитрий — золотую цепь хану Казы-Гирею, златотканые бархаты ханшам молодым. Недаром их столько, огней этих. Они перебегают с места на место, прыгают, реют в голубоватом тумане и от городских стен внизу уходят далеко в поле, пропадая в непроглядной дали. И, увидев это, Димитрий почувствовал, как его охватывает небывалое восхищение и прежняя вера в свои силы и удачу возвращается к нему опять. Это, стало быть, здесь, в Путивле, золотое счастье нашло его снова!
Димитрий резко повернулся к князю Ивану и схватил его за руки. Рыжеватые букли на висках Димитрия вздыбились, и глаза его сверкнули, как у кошки, розовым огнем. Он стремительно поцеловал князя Ивана в губы и бросился обратно в комнату.
— Бросай Квинтилиана, отец Андржей! — стал он кричать патеру, вытянувшему посреди комнаты свою гусиную шею. — Дочитаем ритора в Москве!.. Запорожцы идут, не счесть полков! Скоро уже бубенщики мои сызнова ударят поход!.. Собирайся, отец, скоро. Укладывай канцелярию свою, седлай портки, надевай коня!.. Ха-ха-ха!..
Князь Иван остался один на крыльце. Он поглядел еще на огни, порхавшие внизу, под Городком, прислушался к крику и смеху, которые клокотали в комнате Димитрия, и стал пробираться по глубоким сугробам к своему двору.
Пана Феликса не было дома. Бог знает, в каком укромном местечке роскошествовал сейчас разгульный этот рыцарь. Князь выгреб из печки уголек, еле тлевший на поду под золою, и раздул огонь. Сальный огарок в железном подсвечнике осветил ряды обындевелого мха в бревенчатых стенах, ничем не покрытый березовый стол, медную чернильницу на глиняной подставке, переплетенную в темно-лазоревый атлас толстую тетрадь. Князь Иван походил по горнице, поскреб ногтем оконную слюдинку, всю в цветах от мороза, и, повернувшись к столу, взял в руки тетрадь и стал перелистывать ее и перечитывать страницы, исписанные его же рукою рифмованными стихами. Бугроватые, желтые, с непрерывными рядами строчек листы… Князь Иван быстро перебрал их и, дойдя до совсем еще чистой страницы, присел к столу.
Рука князя Ивана забегала от поля к полю, распещряя шершавый листок остренькими клинышками и хвостатыми крючками.
Свечка нагорела; словно стайка комариков, реяла по горнице копоть. Князь Иван выпялил глаза, навалился грудью на стол…
Но тут он почувствовал усталость. И, обмакнув перо, разбежался последней строкой:
Сие князь-Иванова слогу Андреевича Хворостинина написание.
И не захотел перечитывать того, что написал. Ведь и знаменитый ритор латинский Квинтилиан в разделе четвертом своей книги говорит: наилучший способ исправлять заключается, без сомнения, в том, чтобы отложить наши писания на некоторое время, дабы они не прельщали нас, как новорожденный.
Князь Иван кончил и отложил тетрадь свою в сторону, потом обхватил голову руками и закрыл глаза. И увидел, как из розовой под прищуренными веками мглы вырастает перед ним размашистая фигура Димитрия, в подлинность которого князь Иван поверил и на обещания которого надеялся. Князь Иван не был в этом одинок: много русских людей — и простых и знатных — уже пристало тогда к Димитрию и, не задумываясь над будущим, шло бок о бок с польскими наемниками добывать «царевичу» престол московских государей.
Только когда с лавки поднялся наконец князь Иван, заметил он летающую по горнице копоть и то, что пальцы у него зазябли, и опять услышал лихую песню запорожских казаков. Она и не прерывалась все время, эта песня. Она даже становилась все звонче, все шире. И багровые полоски сквозь щели в ставнях все жарче разгорались на оконной слюде.
IX. Похождения пана Феликса
Вскоре, однако, прибрел ко двору своему и пан Феликс.
Весь этот вечер и часть ночи он просидел в занесенной снегом корчме, прилепившейся к глухой крепостной башне. В притоне этом было жарко и тесно, гикали и гокали входившие поминутно люди, и заправляла здесь какая-то литовка, клыкастая и набеленная, в расшитой всякими поддельными камнями головной повязке. Она похаживала вдоль столов, за которыми шумели пушкари и городовые казаки, и наблюдала за порядком. Заметив пана Феликса, она осклабилась и показала ему два своих волчьих зуба. Высокорослый пан Феликс наклонился к горбоносой ведьме, глянул ей в зеленое остекленевшее око и скорчил такую рожу, точно глотнул жижи из поганого ушата. Литовка зафыркала, зашипела и отошла прочь. А пап Феликс стал снова глядеть, как мечут по столам карты разряженные молодцы с серьгами в ушах, с перстнями на пальцах.