— Ты князь Кворостини?.. — молвил он потухшим голосом, осипшим от зноя дневного, от ночной прохлады в гусином хлеву, от всего, что претерпел за эти дни рыцарь.
И вдруг встрепенулся Косс, точно брызнули на него живой водой, блеснул его взор, скривилась в улыбку учтивую припухшая губа.
— А что батючка твой, воевода Кворостини, жив?.. На война ходит? Какой полк ведет?..
Но, вспомнив, что не к чему ему теперь уже это знать, что погиб драгоценный пергамент, погибло все, рыцарь Косе махнул рукой и головою поник.
Выглянувший из-за кустов барбариса Отрепьев с немалым удивлением увидел сильно встрепанного князя Ивана и пониклого голяка, сидевшего, точно татарин, поджав под себя ноги.
XIX. Как Отрепьев проучил рыцаря Косса
Кое-как приодели князь Иван и Отрепьев рыцаря Косса, и выглядел теперь рыцарь гороховым чучелом в износках и отопках, в рептухе[57] вместо шапки, в конской попоне вместо епанчи. Под дуплистым дубом сидели они трое. Отрепьев варил толокно над костром в котелке, а рыцарь Косс, умолчав о пергаменте, о яхонтах в подпуши и о золоте в кошелях, рассказывал подробно, как поехал он по указу великого государя Федора Борисовича против вора, как ограбил его у речки татарин Хозяйбердей и как много перенес он, Косс из Далена, за эти дни, борясь за правду и пролив даже кровь.
— Это против которого ж вора посылан ты? — молвил Отрепьев, ухмыльнувшись в ус.
Рыцарь, поевший уже досыта хлеба и вяленой рыбы, хлебнувший и вина немного, ждал, когда поспеет горячая толокнуха.
— Гричка Отрепия, — ответил он чернецу, болтавшему в котелке железным прутом.
Князь Иван расхохотался, а чернец только глаз прищурил. Но рыцарь Косс сидел по-прежнему потухший и только носом тянул запах, поднимавшийся вместе с паром от бурлившего варева.
— Гричка Отрепия, — повторил он сипло, почесывая свои волдыри и болячки под попоной. — Вор Гричка Отрепия.
— Опоздал ты, Мартын Егорыч, — растянулся на траве князь Иван, подложив под голову седло. — Уже вся земля поддалась Димитрию Ивановичу. Двух недель не пройдет, как увидишь ты его на площади, на месте Лобном.
— Надобно тебе было против вора промыслить раньше, — добавил и Отрепьев. — Чего зря на Москве сидел, блох ловил, брюхо чесал?..
Но Коссу было все равно, против кого ни промышлять, потому что всегда и всюду промышлял он только о себе самом. Он и теперь поглядывал то на толокнуху, закипавшую в котелке, то на стреноженную лошадь, щипавшую поблизости траву. Хорошо бы, поев толокнухи, сгрести, как Хозяйбердей, в одну охапку все, что ни разметано было здесь под дубом, вскочить хотя бы вон на того жеребца гнедого, прихватить и белого бахмата и пуститься вскачь по дороге, все равно какой, куда бы ни привела она. Рыцарь Косс рассеянно слушал речи Григория и князя Ивана, одно пропускал мимо ушей, на другое отвечал невпопад.
Скоро и толокнуха была готова. Князь Иван хлебнул несколько ложек и снова приник к седлу головой. Пришлось Отрепьеву с Коссом поесть из одного сосуда, вдвоем опростать котелок.
Отрепьев хлебал ложку за ложкой: зачерпнет, подует, оближет. Косс ел жадно, давясь и обжигаясь, норовя поскорее и побольше наглотаться. Уже и Отрепьев отложил ложку прочь, а рыцарь все еще шарпал по стенкам котла.
— Молвил ты: «вор Гришка Отрепьев», — сказал чернец, вытирая бороду краем манатьи. — Почему же он вор, Отрепьев? Когда заворовал, против кого своровал?..
— Самозванес, — ответил безучастно рыцарь. — Обманывать.
— Ну, коли так, то, известное дело, вор, — согласился Отрепьев, зевнул и лег на спину, заложив за голову руки.
Рыцарь Косс пошарпал еще в котелке, поглядел на чернеца и князя Ивана, которые лежали неподвижно, ровно дыша, и встал. Встало чучело гороховое в рептухе на плеши, в красной попоне вместо епанчи, походило меж узелков и сумок, разбросанных повсюду, поторкало одно-другое ногой в драном башмаке и двинулось зачем-то на лужок к коням.
Князь-Иванов бахмат отошел от гнедого далеко. Надо было свести их вместе, распутать им ноги, привязать до поры к дереву, а потом прихватить уздечки и хотя бы одно седло, брошенное в одну кучу под дубом вместе с прочею дорожною снастью. Рыцарь Косс был уже подле жеребца, уже гривку на конской холке стал гладить и теребить рыцарь, когда услышал чей-то кашель позади. Рыцарь затоптался на месте, отпрянул немного в сторону, присел на корточки, обернулся. Шагах в двадцати стоял спиною к рыцарю широкоплечий чернец, разглядывавший что-то в разросшихся здесь густых кустах. Рыцарь обмер. Он, если бы мог, то и вовсе врылся б в землю либо распластался по ней плоским червем, которого нельзя и раздавить. А чернец стоял, словно окаменел, и не пересидеть его было рыцарю Коссу в траве, не переждать его, казалось, и ввек. Но вот чернец повернулся, увидел, как бы невзначай, скрючившегося на земле рыцаря и хмыкнул в бороду…