— Эта смерть не только мучительна, но и унижает человека. — Слова Хельги Соркин прорвались в микрофоны, потому что Арто в анализе визуальной информации подошла к опасной черте и переключилась на звук. — Заставлять человека с показателем социальной полезности выше среднего загибаться от…
— Правительство каждый год продлевает лицензию производителям мизерикорда, — мягко осадила ее ведущая. — И каждый год продлевает мораторий на частное производство. Возможность не страдать дается бесплатно и абсолютно всем.
— Хоть что-то у нас дается абсолютно всем! Берхард всю жизнь по колено в чужом дерьме, люди же только и делают, что реализуют страховку на нытье! Как же, половина центра Лоры Брессон никак не могла захлопнуть пасть и дойти до тренажера — в жопу свои репорты засуньте! А теперь он должен с собой покончить, потому что всю жизнь и всю страховку потратил на пищевые расстройства, адаптации к офисной работе, адаптации к безработице, «стало грустно», «задумался о смысле жизни», «надоело дрочить, но все бабы страшные» и прочую дрянь, а ему страховки осталось на наркоту и витаминки?!
— Чем вам не нравится наркота и витаминки? — хохотнул мужчина позади Арто.
— Хельга, пожалуйста… — Изуродованный генератором шепот Колдера звучал, как шорох осыпающейся каменной крошки.
— Кто послал репорт за обесценивание проблем людей с расстройством пищевого поведения? Не хочешь рожу свою показать, или боишься, что она в транслятор не поместится?!
Арто снова отключила звук. Как вела бы себя Марш?
Марш не пошла бы на эфир. А если бы пришлось — сидела бы молча и изредка огрызалась. Потому что она не общалась с Рихардом Гершеллом и не знала, как себя вести.
Хельга знала. Хельга все делает правильно. Провоцирует скандалы, оттеняет интеллигентность Колдера. Говорит слова, которых он говорить не должен. Жертвует своим рейтингом — но она, наверное, очень благодарна за то, что не проспала момент, когда потолочная плита обрушилась прямо на ее койку. Она заявляла об этом в каждом интервью.
Марш не была благодарна за то, что Леопольд дал ей лекарство. Она была благодарна за то, что ему было не все равно. Может, поэтому ее благодарность никому так и не помогла.
Никто не может жить вечно. Но Колдер всего лишь хочет жить немного дольше. Он сделал то, чего не смог сделать Леопольд, и женщина рядом с ним, с ее злым взглядом и оскаленной риторикой, заняла место, которое когда-то не смогла занять Марш. Арто смотрела на них, обводя кончиком пальца швы на алых обшлагах пальто, и рассчитывала, рассчитывала. У искусственного интеллекта было больше возможностей, чем у измученного человеческого разума. Арто могла получить все ответы прямо здесь, могла встать, выкрикнуть их кому-нибудь в лицо — в студии было достаточно свободных трансляторов даже для того, чтобы выйти на сцену и схватить кого-нибудь за грудки призрачными пальцами, которые тут же провалятся в ткань. Все равно это будет эффектно. Все равно потом можно будет анимировать «облегчение и злорадство».
Марш бы так и сделала.
Смогла бы она сидеть рядом с Леопольдом, щуриться в камеры и говорить нужные слова?
А если бы один из них врал? А если бы они оба врали? Как долго благодарность побеждала бы здравый смысл?
Арто выбирала алгоритм, для простоты названный «самообманом», и продолжала искать ответы, которые и так знала.
…
Рихард должен был догадаться, что все этим кончится. Этим кончалось абсолютно любое его начинание, любой идеальный план — ему понадобились деньги. И если раньше это означало, что он отправит файлы с планами Тодерику Ло и следующие четыре дня будет терпеливо объяснять этому недоумку, почему нельзя просто выкинуть самую затратную позицию из середины кластера, то теперь согласовывать бюджеты стало не с кем.
Первым делом Рихард зашел в свой финансовый кабинет и методично перебрал все накопления. Если бы Арто не сливала бюджеты на свои попытки наладить социальные контакты, денег у него, конечно, было побольше.
Например, ему хватило бы на дополнительные внешние фильтры, чтобы соседка перестала донимать его розами. Теперь придется обходиться распылителями, в которые он заправит сертифицированные пестициды. Избавиться от роз, конечно, проще, чем ставить фильтры, но если соседка отправит репорт — придется записывать нудные обжалования. Объяснять, что запах пестицидов позволяет ему справляться с эмигрантской тоской и в Младшем Эддаберге так пахло даже в ресторанах и капсулах для медитаций. А цветы все равно посадили без его согласия, то есть они, в отличие от пестицидов, нелегальны.
Вот это была хорошая мысль и хорошая трата. О ней было приятно подумать.
И еще было приятно думать о новой духовке, ковре в гостиную, молекулярной копии картины, на которой двое мужчин в черном сидели за желтым столом в красной комнате, а на ковре так трогательно змеился телефонный провод. Провод, только подумать. Он совсем недавно нашел ее в каталоге галереи в Среднем Валлейне. Чем-то ему ужасно понравилась эта картина, только стоила как настоящий антиквариат. Приятно было думать о новом столе, расширенной подписке и улучшенной аудиосистеме. Вот на это все ему денег хватало.
Или на то, чтобы устроить все так, чтобы те, кто выживет и вернется в город, избежали проблем с законом. Речь, конечно, шла о Клавдии, Тамаре и, пожалуй, Айзеке, впрочем, Айзека можно было и бросить. Рихард закон не нарушал и мог вернуться в город совершенно бесплатно.
И о том, чтобы устроить всем счастливую жизнь, думать было неприятно. Если оценивать благополучие Клавдия в молекулярных копиях картины, то Рихард был готов заплатить примерно половину багета.
С другой стороны, если Клавдий умрет, или Дафна выпишет ему штраф — все остальное потеряет смысл. Значит, Рихарду прямо сейчас нужны были деньги на взятку и медикаменты. Примерно полторы картины, распылители, подставка для стола и кисточки для ковра на сдачу.
Рихард тяжело вздохнул. Встал, выпрямился и последний раз посмотрел на свои накопления, которых ему пока хватало на столы и картины. Если все окажется зря — он сам сотрет Арто и будет разводить на балконе гигантских мухоловок.
Он вышел из конвента и уставился в окно. Окно выходило на реку, на реке серебрилась пустая абра Айзека. На причале загорала девчонка, и то, как она добивалась загара без белых пятен Рихард очень одобрял.
— Аве, Арто, — позвал он. — Это что за дивное создание?
— Эта? — Марш не стала подключаться к транслятору, и это было хорошо, потому что ее мрачную рожу Рихард как раз не одобрял. — Дженни Фовински. Сказать ей, чтобы зашла? Или чтобы оделась?
— Не стоит. — Может, провидение решило компенсировать отсутствие картины, но спать с компенсацией было неуместно. В конце концов, еще только десять утра, и Рихарду давно не двадцать. — Вызови мне лучше Карла Хоффеля. И пусть он прихватит… я тебе передал список, его нужно провести так, чтобы он понял, что взять, но не поняла Дафна.
Арто несколько секунд молчала, и Рихард представил, как она сосредоточенно листает список.
— Он потребует денег, — наконец сказала она. — Тут половина… препаратов нелегальные, их даже Орра не привезла.
— Потому что у Орры их нет и достать их неоткуда. А у Карла есть, я вчера узнал. И узнал, сколько денег он хочет.
— Ты узнавал, сколько денег потребует человек Волански, чтобы незаметно протащить сюда нелегальные препараты для Клавдия? — Скептицизмом в ее голосе можно было потравить три ящика роз. — Мне он отказал. Мне.
— Правда? Как странно, ты же всегда была такая обаятельная, никто не мог устоять.
— Пошел ты… он правда привезет лекарства?
— Я надеюсь, ты прямо сейчас их просишь, потому что когда я последний раз заглядывал к Клавдию, Орра собирала что-то из пластиковых трубок, жестяного таза и четырех упаковок спиртовых эйфоринов. А Тамара через дверь наговорила про мою мать на трехзначный штраф. Правда потом извинилась, но если она повторит это Полю…
— Он приедет, — перебила его Арто. Она все-таки подключилась к транслятору, и теперь стояла у окна.