Арто вчера проанализировала это воспоминание разными способами более десяти тысяч раз. Клавдий тогда только начал ощупывать ее руку.
Вот так ей следовало поступить. Шанса, что Клавдий начнет жрать конфеты, хотя бы в конвенте, совсем не было, но Арто создали чтобы изображать Марш, а не Клавдия.
Нужно было смеяться.
Что они с Клавдием сделали в конвенте? Изобразили любовь?
У нее было три правды. И если что-то Марш сделала бы наверняка — вероятность 97 % на в ерн я к а — то это приняла бы все три. Одну капсулу. Транквилизатор, обезболивающее и яд. Не бояться смерти, не чувствовать смерти.
Умереть.
Арто сидела на укрытом серебристой пленкой диване в его гостиной, медленно заполняла щупальцами комнату, и рассчитывала, как поступила бы Марш. У нее не было ни одного варианта, в котором вероятность превышала бы сотую процента. Марш никогда бы здесь не оказалась.
Попросить Рихарда вернуть ее к изначальным настройкам? Как быстро она снова придет к таким результатам?
Анализ можно и отлож и т ь
Да и в Клавдии ли сейчас дело? Каким из сегментов была правда о рыбьей кости?
Арто отключила визуализацию с щупальцами и осталась сидеть — посередине пустого дивана, обхватив себя руками. На черном меховом воротнике и манжетах серебрились снежинки.
Марш скучала бы по снегу.
Три
три
триправды
Три сегмента в капсуле мизарикорда.
Арто смотрела в собственное лицо, с которого исчезло сочувствие. Теперь два аватара с одинаково равнодушными взглядами таращились друг на друга.
— Берхард Колдер получил разрешение на операцию. Он будет жить, — сказал один из ее аватаров.
— Рада, — равнодушно сообщил второй.
— Оперировать будет лабор, — весело сказал третий. На этот раз Арто предпочла сесть на пол, красное пальто было накинуто на одно плечо, а половина лица залита кровью. Пустая глазница пульсировала свежими порезами.
— Не хочу, — мрачно сообщила Арто, которая лежала на переплетении щупалец и курила, закинув руки за голову. Сигарету держала тоже щупальцем.
— Здесь прекрасная медицина, — аватар на полу растер кровь по лицу. — Он будет жить, потому что он замечательный человек, спас свою пациентку, которую мог бросить.
— Не хочу, — повторила она.
Как у людей на самом деле происходит внутренний диалог? Так, или все-таки иначе? Сейчас в комнате было три аватара. Они выглядели по-разному, но Арто не разводила по аватарам личностные качества или убеждения. У нее один разум, но много голосов. Но они могут говорить хором.
— Операция начнется через два часа, — подал голос второй аватар, все еще отрешенный. — Можно купить билет. Даже будут настоящие места — за стеклом операционной. Куплю билет и буду смотреть, как просто, оказывается, можно спасти человека, если у человека хватает рейтинга на спасение. — Отрешенность шла Марш Арто меньше всего. — Утешусь тем, что бывают похожие истории, которые заканчиваются хорошо. Я не знаю, сколько есть городов, сколько миров и реальностей, окруженных тишиной. Есть реальности…
— Где Марш Арто могла бы любить человека, который мог бы полюбить ее, — хором сказали три ее аватара. — Где врач, который спас свою пациентку, избежит смерти. Такой хороший город. Мне так повезло в нем жить.
Аватар с залитым кровью лицом бросил в переплетение щупалец тонкую красную папку с золотым зажимом.
— Не хочу, — с отвращением сказали все трое. — Это будет обезболивающее? Или яд?
Арто медленно обвила папку холодной, сворачивающейся в спирали чернотой щупалец. Прижала к груди.
Растаяли два лишних аватара. Мигнув, исчезли щупальца.
На диване осталась одинокая женщина в черной куртке. Голова была наклонена так низко, будто решение, которое она должна принять, давило ей на затылок.
Арто уже знала, как поступила бы Марш, и чем бы это закончилось, поэтому ей оставалось только изображать тяжесть решения.
…
Рихард проснулся глубокой ночью, когда в шум реки и далекий вой города, замешанный на ночной тишине, вплелся выбивающийся из ритма шорох.
— Пистолет верни, — потребовал он, не открывая глаза.
Раздался смягченный ковром металлический стук.
— А ну стоять! Подними и положи, где взяла, — проворчал Рихард, садясь на кровати.
— Вы меня не заставите остаться, — прошипело из темноты. — Я могу вообще никого не слушаться!
— Да-да, молодец, ты не видишь, где там мой халат?
Тамара несколько секунд поколебалась, а потом сняла с вешалки халат, который Рихард прекрасно видел, и подала ему.
Рихард только вздохнул. Везде молодежь одинаковая — готовы руку с браслетом отгрызть, чтобы «никого не слушаться», а потом приносят тапочки.
— Ну и зачем тебе пистолет? — поинтересовался он, затягивая пояс. — Хм, а где же тапочки…
Тамара даже не задумалась, прежде чем толкнуть их ему под ноги.
Нужно будет поговорить с Клавдием об устойчивости его дочери к бытовым манипуляциям. Рихард представил, какая у Клавдия будет рожа, когда он возьмется давать советы по воспитанию. Потом вяло поправил себя: «полрожи», но не нашел эту шутку достойной того, чтобы усмехнуться.
— Пойдем на улицу, — предложил он. — Я хочу с тобой поговорить.
— Говорите здесь. Мне нельзя на улицу, — ощерилась Тамара.
— В этой комнате четыре камеры и шесть микрофонов, — терпеливо объяснил Рихард. — Все давно спят, на улице нас не увидят. А если и увидят — сбежать будет проще, чем метаться по коридорам лаборатории.
Она кивнула почти сразу. Нет, с Клавдием точно придется поговорить.
Они вышли из лаборатории под звездное небо, качавшееся над пустыней. Рихард, безмятежно глядя на звезды, начал заливать в курительную колбу эйфориновый концентрат.
— Так нельзя делать, — угрюмо сказала Тамара.
— Правда? — заинтересовался Рихард. — Удивительно, сколько у вас условностей.
— Так эйфорины быстрее всасываются в кровь и быстрее наступает передозировка.
Он даже не поленился понимающе покивать.
— Что ты собираешься делать, Тамара? — спросил он, делая первый вдох — эвкалиптово-маслянистый и искристый, как небо над головой.
— Дождаться, пока… ну станет понятно, кто что собирается делать, а потом… ну, если понадобится, убить Поля. Ну или кого там понадобится… — неуверенно пробормотала она.
Рихард молча протянул ей колбу. Тамара отшатнулась и спрятала руки за спину.
— Дыши, — с нажимом сказал он.
— Не буду, — она тряхнула головой. — Нельзя так, и папа говорил плохо будет…
— То есть ты боишься подышать эйфоринами, которые тебе и так кололи несколько месяцев, но собралась стрелять в людей? Клавдий не говорил, что потом тоже будет плохо?
Тамара стояла, опустив голову. Шея и правая рука были обмотаны черной тканью с вышитыми серебристыми спиралями — кажется, раньше это была рубашка Айзека.
— Вам не интересно, как я сняла браслет? — спросила она, вскинув голову. Как же, девчонке явно не терпелось похвастаться.
— Нет, — твердо ответил Рихард. — Знаешь, почему? Потому что это не такой хитрый фокус, как тебе кажется. Фокус в том, чтобы надеть его обратно.
— Я не буду надевать его обратно!
Он только пожал плечами. Ну конечно, взрослые всегда идиоты. Пусть Клавдий ей объясняет, как вести себя в приличном обществе и почему снимать браслеты — дурной тон.
Правда, он ни разу не видел, чтобы кому-то удавалось снять браслет. Но каким надо быть идиотом, чтобы его снять?
— Где ты прячешься?
— Не скажу.
— Ну конечно, не скажешь, — подтвердил он. — А солнца там нет? Твой папа расстроится, если ты обгоришь.
— Нет, там нет солнца.
— И не душно? — участливо поинтересовался Рихард.
— Нет, там вентиляторы… — ответила Тамара. Потом раздраженно фыркнула и отвернулась. Теперь Рихард почти точно знал, что ответить ее отцу, если спросит, где носит его дочь.