Выбрать главу

Для самого Гоги все предельно просто:

– Заполнения требует любая пустота – и душевная, и желудочная…

Набить про запас душу вряд ли возможно. Проделать этот трюк с желудком гораздо проще, поэтому Гога частенько переедает. После чего нам неизменно приходится выслушивать его жалобы на плохое самочувствие.

– Не могу, – отнекивается он на какое-нибудь поручение шефа, – у меня обед был тяжелым.

– Ты так говоришь, – укоряет его Борис Ильич, – будто тяжелым у тебя было детство.

Минуты через три мы уже были в станкостроительном. Я убрал недоеденный бутерброд в карман рубашки, решив, что попытаюсь добить его позже, с чаем.

Гога отщелкал несколько кадров с недовольно осклабившимся Рочетковым на переднем плане и, хлопнув меня ладошкой по плечу, удалился со словами:

– Работай!

Рочетков уже стоял ко мне спиной. Я приблизился к нему вплотную. Рядом с грохотом разгружали металлические листы. Приходилось почти кричать. Я знал Рочеткова по работе в формовочном, поэтому окликнул его по имени:

– Тимофей!

Тот, не оборачиваясь, буркнул:

– Что еще?

– Надо взять у тебя интервью. Для статьи.

– Мне работать нужно, а ты хочешь, чтобы я за тебя еще и статью сочинил? Не… это ты уж сам…

– Безыдейный ты элемент, Тимофей.

– Но-но, демагог. Агитку свою захлопни!

Рочетков схватил меня за грудки. Я почувствовал, как мои ноги оторвались от пола. На протяжении последующих пяти-шести секунд наши глаза впервые в жизни пребывали на одном уровне. То, что я увидел за эти несколько мгновений в глазах Рочеткова, мне не понравилось.

– Ну как? Убедил я тебя? – поинтересовался Рочетков, возвращая меня на пол.

– Еще бы не убедил… – Я нервно огладил пиджак. – Конечно, моя работа – писать. Если бы я был такого телосложения, как ты, я бы тоже работал сборщиком. Но мне такого телосложения Бог не дал. Приходится отдаваться журналистике.

– Вот-вот… Ей и отдавайся, – Рочетков добродушно потрепал меня по волосам и подтолкнул в сторону выхода.

– Смотри, Тимоха, как бы я тебя в фельетон не тиснул! – крикнул я на прощанье с расстояния безнаказанности. – Тоже мне, передовик нашелся…

Рослый Рочетков счел ниже своего достоинства гоняться за мной по цеху. Поэтому рядом со мной проскакал гаечный ключ 10х12. Я хладнокровно поднял его, обтер и сунул в карман брюк. Мне хотелось демонстративно похлопать себя по карману, но Рочетков уже не смотрел в мою сторону.

На обратном пути в редакцию мне повстречался товарищ Зоркий.

– Пойдем-ка… – заговорщически приказал он и направился в здание администрации.

Парторг отпер обитую мягким кожзаменителем дверь и впустил меня в комнату, напоминавшую размером и меблировкой зал совещаний.

– Садись, – махнул он на ряд многочисленных стульев и уселся в вершине расположенных буквой «Т» столов. – Вижу, Меркелов, с тобой можно иметь дело…

Тут до меня дошло, что он принял мой полуосознанный порыв, когда я снабдил его требуемым экземпляром газеты, за знак дружеского расположения.

– В браке состоишь? – спросил он.

– В гражданском.

– То есть? – Очки товарища Зоркого неодобрительно сверкнули: как известно, такие вольности, как гражданский брак, у нас не приветствуются.

– В крепком браке со своей гражданской позицией.

– Надеюсь, позиция правильная?

– Будьте спокойны. Даже лучше – верная.

– Верная? Ну-ну…

Товарищ Зоркий принялся говорить. Говорил он долго, упоительно, но малопонятно. Насколько помню, рассуждал он о значимости партийной работы. Я слушал вполуха. Часто позевывал, закрывая лицо ладонью. И думал о своем. Мне думалось о том, какой чудесный вышел бы фельетон, сделай я его героем товарища Зоркого, и какой грандиозный из этого фельетона вышел бы скандал. Вокруг полным-полно людей, которые так и просятся в фельетон, но не каждого можно сделать его героем. Со стены, будто читая мои мысли, на меня строго щурился Ленин.

Очнулся я, когда парторг высказал странную мысль: