Степаныч захрустел яблоком. Я обтер платком огурец и зажевал его крупным комком хлеба. Чмоканье в желудке прекратилось.
– Ты давай, давай… налегай, – Степаныч поднял бутылку, призывая меня не стесняться насчет объема потребляемой мною выпивки. – Доктора рекомендуют. В красном вине содержатся флавоноиды, которые улучшают состояние кровеносных сосудов.
– Но ведь это всего лишь предположение.
– Зато какое приятное!..
Мой собеседник успешно разделался с симптомами похмелья и теперь отпивал портвейн маленькими глотками.
– Степаныч, – сказал я, рассматривая свою бутылку на свет, – это же не красное вино, а фиолетовое.
– Ничего-ничего… В фиолетовом тоже флавоноиды есть. И даже ядренее, чем в красном.
В нескольких шагах от нас материализовалась дама в шлепанцах. Судя по всему, ее никто так и не угостил.
Степаныч распорядился:
– Подгребай, невеста, – и, заметив мой настороженный взгляд, пояснил: – Ничего-ничего – не можем же бросить человека. Поправим чуток.
Пили мы со Степанычем из горла. Каждый – из своей бутылки. Пить из одного горла с совершенно посторонней и далекой от соблюдения правил гигиены личностью я не собирался. Если Степанычу так хочется проявить милосердие – пожалуйста. Но мне мое милосердие наверняка выйдет боком.
Я уже раскрыл рот, чтобы озвучить все эти возражения, как дама ловко достала из кармана юбки миниатюрный стакан. Грамм на сто, не больше. Степаныч аккуратно наполнил стакан. Чувствуя мою скованность, дама удалилась куда-то за кусты.
Степаныч неодобрительно посмотрел ей вслед и, огладив свой костюм, сказал:
– Нахреначиться – это тоже, знаете ли, искусство. У некоторых только нахренячиться получается. Если уж спиваешься, делай это элегантно.
Сам он марку держал. Поначалу. Я так никогда и не узнал, женат ли он, но сорочки до недавних пор он носил чистые и отглаженные. Заметно более чистые и отглаженные, чем у меня – лично мне лень тратить слишком много сил на стирку и глажку.
Мысли же его и по сей день остаются чистыми и отглаженными. Несмотря на то, что ему ничего не стоит забористо выругаться или обозвать собеседника дураком.
В особенности ему нравится учить уму-разуму одного собутыльника по кличке Мармеладка. Ни на какую мармеладку тот, разумеется, не смахивает. Ну, если только на самую невкусную в мире.
Есть люди, на которых взгляду не на чем зацепиться. На лице Мармеладки взгляд спотыкается: зубы с черной гнильцой, сожженные никотином усы, напоминающий смятую картофелину нос, лихорадочно-беспокойный взгляд, не помнящие расчески и шампуня волосы…
Больше всего на свете Мармеладка любит выпить, а выпив – чихвостить за свой порок евреев.
Следует отметить, что вопрос пьянства всегда стоит крайне остро и возбуждает неоднозначность даже в среде самих любителей выпить. Как-то раз Мармеладка с удовольствием опрокинул в себя стакан кагора и, причмокнув, опять заметил:
– А ведь это мы из-за евреев пьем!
Степаныч поморщился. Не знаю, как часто ему доводилось слышать эту сентенцию, но при мне она раздавалась из уст Мармеладки всякий раз, как он присоединялся к нашей компании.
– Тебе че, вино не нравится? – строгим голосом поинтересовался Степаныч.
– Нравится, – сказал Мармеладка. – Не нравится, что евреи нас споили.
Степаныч отставил уже поднесенный к губам стакан.
– Не бурли! Лично тебя кто пить научил? – угрюмо спросил он.
Мармеладка поежился под колким взглядом Степаныча и робко ответил:
– Друзья…
– И много среди них было евреев?
– Да вроде ни одного…
– Может, среди них были скрытые евреи?
– Ну, я же образно, Степаныч! – взмолился Мармеладка.
– Ах, образно!.. Так если мы за трезвенность, что ж мы так хаяли Горбатого за его сухой закон? Что же ты бунтовал? Лосьон пил… Евреи тебя лосьон пить заставляли? За бок тебя через пупок!
Разговоров о политике Степаныч не переносит, несмотря на то, что политика – любимая тема пьяных бесед. Как известно, вопрос взаимоотношений русских и евреев – не столько бытовой, сколько политический. И даже там, где он бытовой, в нем всегда проглядывают уши политики.