Выбрать главу

– Пьяный разбирается в политике не больше дурака, – говаривает Степаныч. – У меня раньше организм был молодой, метаболизм – быстрый. Я за полчаса трезвел. А теперь, чтобы протрезветь, мне треба ночь да стакан опохмелу. Теперь я водяру плохо переношу. Жалко, конечно, но что поделаешь – возраст… А дураков теперь и вовсе не перевариваю. Раньше переваривал. Теперь не могу. Зачастую ведь как? Люди жалуются и не подозревают, что жалуются на то, какие они дураки: многие их проблемы – дело собственных рук. Что, нет? Если человек – дурак, это надолго.

– Навсегда, – уточняю я, зная из собственного печального опыта, что не преувеличиваю.

– То, что Мармеладка – дурак, это мелочи. По-настоящему плохо то, что дураки, они ж везде. Командуют нами. Решают за нас. А так хочется дожить до торжества извилин. Знаешь, зема, а ведь это счастье, что нам дана не только умность, но и глупость. Для некоторых это единственный шанс оставить свой след в Истории.

В высокую природу человека Степаныч не верит:

– Сколько икрой человека ни корми, на выходе это будет вовсе не икра.

И, чтобы у вас не было сомнений в его прозорливости, добавляет:

– Я вас насквозь вижу, потому что сам такой.

Со стороны может показаться, что Степаныч вечно чем-то недоволен. Я не психолог, но мне представляется, что имеет место следующий психологический феномен. Вечно ворчащие люди испытывают постоянный дискомфорт, от которого они и пытаются избавиться ворчанием, но не могут. Это как повышенная раздражительность при недосыпе – раздражает все: свет, звуки, экспрессивность, эмоциональность. А выспался – все в порядке. И эти несчастные ворчат не потому, что им нравится ворчать. Они пытаются «выспаться», вернуть себе комфорт, но он им никак не дается. Только мне кажется, что со Степанычем дело совсем в ином. Его ворчание вполне осознано. Он много размышляет о жизни и желает поделиться своими соображениями. Вопрос лишь в форме, в которой он эти соображения подает.

Вначале по незнанию я пытался «лечить» его, объясняя, что стоит ему взглянуть на мир немного оптимистичнее, как мир непременно улыбнется в ответ. Это пришлось на тот период, когда я еще не стал законченным циником и готов был верить в любые мантры, в способность слова и мысли главенствовать над фатумом.

Мне казалось, все дело в его недовольстве жизнью. Идею о том, что Степаныч банально более прозорлив, чем большинство из нас, я отметал. Чтобы я уступал какому-то пьянице в интеллекте? Нет уж, увольте!

Степаныч тотчас поправил мне сбившийся фокус:

– Ой, не смешите меня жить! Я тебе сейчас все объясню. Все. Система «смотри на мир оптимистично, и в твою жизнь придет больше доброго» работает следующим образом, касатик: в твоей жизни творится все то же непотребство, только теперь ты больше обращаешь внимания на положительные вещи и меньше – на отрицательные. Но в самой жизни не меняется ничего. Проверено. И не однажды.

Как настоящий друг и учитель Степаныч берется корректировать у своих знакомых не только жизненный фокус, но и вообще все – вплоть до фонетики.

– Если ты говоришь в компании простых работяг: «творо́г» – ты их оскорбляешь, – разжевывает он мне. – Понимаешь?

– Но я не могу себя пересилить, ведь так правильно. Я не могу себя пересилить! – протестую я. – Что мне делать?

– Делай, как я. Говори: «творожок».

– А «по среда́м»?

– Что тебе эти среды дались? У нас разве по средам что-то происходит? Ни черта у нас по средам не происходит. Среды нам не нужны. Обойдемся без них.

– А «ты мне позвони́шь»?

– Не возбухай, Саня. Не возбухай!

Степаныч явно получил неплохое образование или самообразование. Только говорить о своем прошлом до сегодняшнего дня не желал, оставаясь для меня человеком-загадкой. Сегодня, однако, я решил во что бы то ни стало вызвать его на откровенность. Пусть даже ценой потребления горячительного до беспамятства. Но обо всем по порядку…

 

– Степаныч, а как у тебя дела с прекрасным полом? – интересуюсь я, неспешно пожевывая солоновато-сладкую спинку леща.

– В смысле – с бабами?

– Нет, с женщинами.

– А что такое?

– Да есть проблема...

– Пристают?