Голос: Это известно.
Мерецков: А я по этому вопросу только и выступаю и мне нет смысла дискредитировать вас. Между прочим, я был с вами в хороших отношениях.
Федько: А потом политиканствовать начали.
Мерецков: Извините, я скажу. Теперь, как было с заместителем командующего, т. Федько. Предложение было сделано вам, в связи с чем, я не знал. Когда мы принимали два варианта в отношении корпуса. Сначала стал вопрос о создании корпуса в двух вариантах и упразднении групп. И второй вариант. Между прочим, я должен сказать, что это первая идея Лапина, я это признаю. Она раньше была в телеграммах дана. И вот, когда этот вопрос обсуждался, т. Федько, тогда я сказал: чего вы волнуетесь, пойдите заместителем командующего.
Голос: Расскажи, как ты предлагал Лапина на Приморскую группу.
Мерецков: Ты спросил, кто будет на Приморской группе, я сказал – Лапин. Человек, который имеет 4 ордена.
Сталин: В Маньчжурии он дрался неплохо.
Мерецков: Да, дрался он неплохо. Я же не знал, что он шпион. Коммунист он был неплохой, на баррикадах дрался. Я не знал, что он шпион. Я сказал, что он знает Восток, он знает это дело. Правильно я вам сказал. Это совершенно точно. Теперь я должен сказать совершенно откровенно, Блюхер болел, это всем известно, но в то же самое время, несмотря ни на какие телеграммы из Москвы, что мы задерживаем оперативные планы, Блюхер все сам просматривал до последней точки. Я ездил за ним, иногда он даже стеснялся, потому что начальник штаба новый, но я ему всегда говорил: Василий Константинович, правленый документ большую ценность всегда имеет. И до тех пор, пока он сам по каждому вопросу не примет решения, он этого дела не выпускал из своих рук. Для чего я это говорю? Для того, чтобы ответить тем, кто здесь выступал с такими заявлениями, как в частности Гайлит (комкор Я. П. Гайлит, командующий войсками Уральского военного округа. — Н.Ч.), что “все пропало”.
Вот здесь тов. Федько знает, что мы предлагали две линии строить из бетона, но нам срезали средства. Конечно, две линии лучше, чем одна, но когда срезают средства, две линии не построят. Я хочу сказать этим, что не вредительство здесь было, не по злому умыслу не строили мы две линии, а потому, что мы прошляпили или же были вынуждены обстоятельствами[147].
Свое выступление комдив К. А. Мерецков закончил, тем не менее, на оптимистической ноте, заверив руководство страны и наркомата обороны в своей готовности отдать все силы, а если потребуется, то и жизнь на благо Родины:
Мне особенно тяжело переживать все это, потому что я ехал сюда с другим настроением. Я повторяю второй раз, что мне очень тяжело потому, что я был близок к этим врагам. Но я честно дрался всю свою сознательную жизнь. Многие знают, когда партия требовала, я на глазах у всех шел под пулеметным огнем в атаку. Если завтра пошлют, я так же пойду, как ходил по семи атак в бой, и если мне скажут, что завтра надо вернуться и снова идти в атаку, я пойду.,
Товарищи, я совершенно уверен в том, что эта рана будет очень быстро залечена. Красная Армия покажет, что она сильна не тем, что она имела группу каких-то начальников, а тем, что она воспитана во всей своей массе коммунистической партией. Сама армия есть великая сила, не отдельные лица играли в ней роль… Напрасно думали и думают некоторые, что в Белорусском округе был один Уборевич. Там работали и работают прекрасные красноармейцы, командиры, большевики. И Белорусский округ и Дальневосточная армия и все другие округа, откуда эта сволочь изъята, они сейчас могут вести активную работу по бою. Проспали – ничего не поделаешь[148].
Мерецкову казалось, что, выступив с такой речью на этом заседании Военного совета и в меру покаявшись, он во многом обезопасил себя. Но так ему только казалось, ибо опасность таилась в каждом выступлении других членов совета и приглашенных. Так оно и получилось: когда выступал начальник Академии Генерального штаба комдив Д. А. Кучинский, работавший до этого назначения начальником штаба у Якира, Сталин прервал его:
«Сталин: Я извиняюсь, я вас прервал, но если вы мне разрешите, то я хотел бы маленький перерыв допустить. Люди, которые здесь сидят, их не всегда увидишь, и вот я при них хочу у вас спросить. Вот что говорит Уборевич о тов. Мерецкове – вы, конечно, за него не отвечаете. Уборевич пишет: “Мерецкова я вовлек в мае 1936 года, когда вместе с ним отдыхал в Сочи”. Вы не волнуйтесь, т. Мерецков. Наше дело разобрать и проверить. Я, как коммунист коммунистам докладываю».