— Ну, которые в здании были.
— Чем ты слушал? — Недовольно огрызнулся кэп, пытаясь вернуть на место задравшуюся бровь, — Я же сказал, «инструктор»! Все отсиживались в бункере, а космопорт был голограммой на месте посадки крупнотоннажных транспортов. Ладно, выпускайте курсантов, пока у нас ещё тарелки остались, буду инструктаж проводить.
Посадка прошла, как и ожидалось. Жертв и разрушений не было, особенных. Как обычно, корабль прошёлся над зданием таможни, и «нечаянно» развалил его полностью, звуковой волной. Из укрытий выбрались невозмутимые таможенники, и ещё более невозмутимые строительные роботы. Мытари устремились к посадочной площадке, а роботы к развалинам. В рубке спорили пилот и навигатор. Пилот хотел так же пройтись над площадкой военных, где стоял знакомый уже «Крендель-18», а навигатор возражал, справедливо указывая, что у вояк привычка, сначала стрелять, а потом, иногда, интересоваться, кто идёт.
— Мы не идём, а летим! — Горячился пилот.
— Да над ними даже птицы противозенитный маневр совершают! А попробуй-ка, крутанись с нашей массой, полгалактики в памперсах будут! Так что не выеживайся, а давай на площадку.
— Жаль конечно, ну ладно. Слушай, а зачем им две мегатонны памперсов, у них что, эпидемия?
— Понятия не имею, я же не суперкарго. В кои веки, сразу попали куда надо, а не как обычно, а ты ещё и глупые вопросы задаешь.
— Ой, какие мы обидчивые, — усмехнулся пилот, но занялся своей работой.
Капитан обходил строй курсантов. Они все выпячивали грудь, и в некоторых местах командир был вынужден делать крюк. Все курсачи ели начальство глазами, и кажется, даже не дышали.
— Вольно! Можете дышать, но не так громко!! Итак через минуту, или… В общем, сегодня, мы совершим посадку. После обязательных, и разумеется мучительных, процедур планетного контроля. Кстати, на все вопросы чиновников, приказываю отвечать «Никак нет!» Для вас же лучше считаться безобидными дурачками, чем теми, кто вы на самом деле. Кто? Ну, конечно же, неопытные и непривычные к планете, курсанты космофлота. На ваше счастье, с вами в увольнение пойдёт наш споенный, нет, спаянный, экипаж! Запомните несколько правил хорошего тона. Первое, бармена бить нельзя, а то похмелиться негде будет. Второе, бить местных, не обменявшись с ними хотя бы парой слов, невежливо. Третье, надевать человеку на голову кастрюлю с супом, не пожелав ему при этом приятного аппетита, будет отмечено как грубость. И самое главное — с местных денег не брать! Даже с дам известного толка. Если же она будет спрашивать про деньги, так прямо и отвечать, что космолётчики денег не берут!
Остановшись, перед особо выступающей из строя деталью тела, капитан проникновенно посмотрел в глаза курсанту, и уточнил:
— С мужчин тоже денег не брать! Я узнавал, нигде, кроме этой планетки, их деньги не принимаются!
— И теперь наиглавнейшее! Запомните, по вашему поведению, люди этой заштатной планеты будут судить обо всём космическом флоте! Дадим им тему для разговоров!!
О происхождении вещей
Великий император как-то раз возвращался с одного очень важного мероприятия. Хоть и поддерживал его верный шут, но всё-таки качнулся Великий император и задел угол цветочной вазы. Глядя на осколки, он задумался, а после изрёк:
— Да будут вазы круглыми! Чтоб не цеплялись своими углами!
Прошли годы, и как-то услышал Великий император от своего шута:
— Велик ты! Все выполняют твои указы, и вещи и люди.
— О чём ты? — хмуро спросил император.
— О вазах! — хихикнул шут, и грустно добавил: — И о людях… которые тоже стали «круглыми», гладкими и… никакими.
Однажды, Великий император решил осчастливить жителей одной провинции, и приказал открыть занавеси своих носилок. Жители, построенные вдоль дороги, по которой шествовал императорский поезд, упали ниц, не в силах смотреть на земное солнце, и благодушному взору открылась одинокая фигура. Кто-то ковырялся в земле, совсем недалеко от дороги. От удивления, Великий император, даже не разгневался. Только поднятая правая бровь обещала неприятности наместнику провинции, у которого, оказывается, не все люди знают о ниспослании счастья. Скромно одетого крестьянина быстро приволокли под очи Великого императора, и отпустили. Тот мгновенно рухнул лицом вниз прямо в дорожную грязь, и если бы не вмешательство шута, то захлебнулся бы в луже. Император долго рассматривал заостренную палку в руках у простолюдина, и потом спросил:
— Зачем она нужна?
— Для смертоубийства! — бодро предположил старый, верный маршал.
— Для жизнеустройства, — возразил шут, и, повинуясь милостливому кивку, продолжил:
— Канавку он копал, чтобы вода быстрее с поля сошла…
Задумавшись, Великий император, даровал простолюдину величайшую милость, то есть забыл отдать приказ о его казни. Долго не спал император в покоях дворца наместника, а утром показал всем набросок на тончайшей бумаге. К палке была приделана доска, с острой кромкой.
— Этим инструментом, мои крестьяне смогут выкопать канавы намного быстрее!
— Замечательно! — обрадовался министр финансов, — Значит, налогов больше соберем!
Все радовались, восхищались, и никто не обратил внимания на реплику шута:
— Когда же ты увидишь человека…
Император соизволил пребывать в грусти, и тишина из его покоев стремительно захлестывала сначала дворец, потом столицу, провинцию… Шут вломился в покои Великого и с оглушительным шумом упал. Император показал улыбку краешками губ, потом махнул рукой:
— Пусть играет музыка!
Вновь покатилась волна, только на этот раз оживляющая. А в покоях текла серьезная беседа. Плавно лилась речь императора, но на острых камнях шутовских возражений, она образовывала водовороты, и глубокие омуты. Не один придворный исчез бы в этих омутах, но шуту позволялось почти всё.
— Кто такой закон?
— Ты!
— Я человек, пусть и занимающий самую вершину. Могу ли я быть законом?
— Ты должен им быть.
— Пусть законом будут боги.
— Они и есть закон, но для тебя. А людям нужен живой символ. Людям нужна надежда.
— Я не могу!
— Ты должен, потому что, судьба или боги, выбрали тебя.
— Я хочу, иногда, отрубить тебе голову…
— Ты можешь это сделать. Но тогда ты нарушишь свой закон, тот первый указ, которым ты разрешил мне говорить всё, что я хочу.
— Закон меняется…
— А справедливость — никогда! Нарушив своё слово, ты свергнешь самого себя.
— Почему? Я только исправлю свою ошибку.
— У императора не бывает ошибок, потому что он — высшая справедливость в стране.
— Это невыносимо!
— Это твой долг! И ты обязан улыбнуться, и даровать аудиенцию своим министрам. Они обязаны чтить закон, и ты обязан им напоминать об этом, своим существованием.
Император встал и пошёл к дверям, но потом обернувшись, с улыбкой сказал:
— Когда-нибудь я тебя казню!
Дверь закрылась, шут утёр пот со лба и негромко ответил:
— Я проживу, после твоей смерти, немного. Ровно столько, сколько потребуется, чтобы поставить печать. Придёт новый Закон, но мне в нём места нет…
Два старика молча сидели в беседке у декоративного водопада. На лакированном столике кроме чашек с горячим чаем лежал только лист бумаги. Он был настолько тонок, что по цвету почти сливался с деревом.
— Ты уже всё сказал? — голос шута был настолько хриплым, что поморщившись, он отхлебнул чаю.
— Пожалуй, нет. — Великий император грел руки плотно обхватив чашку и не отрывался взглядом от бурлящей воды. — Мне осталось сказать ещё одно, последнее слово.
Шут поморщился и проворчал:
— Вот его-то говорить и не обязательно. Это слово скажут за тебя.
— Такого быть не должно, — голос императора звучал по прежнему мягко, — Ибо будет это нарушением закона.
— Слово это, о котором мы думаем, и есть нарушение, да что там, отрицание закона!
Молча император пододвинул к себе чайник и подлил кипятка в свою чашку.