И хотя молодой царь стремился получить официальное согласие самих греков — в Пилах он убедил синедрион амфиктионов вынести общее решение о вручении ему гегемонии над эллинами (Diod., XVII, 4, 2), — это была лишь внешняя уступка формам государственной жизни Эллады. На деле ή των Ελλήνων ηγεμονία, переданная македонскому царю, означала поражение республиканской формы правления и подчинение ее монархической власти. Монархия в лице Александра получила особенно искусного защитника: прекрасно зная греческое государственное право и сложные вопросы межполисной политики, этот воспитанник Аристотеля использовал многие институты полисной жизни для укрепления своего господства в Элладе[62].
Можно полагать, что в каждом полисе проблемы взаимоотношений с Македонией волновали широкие слои населения, причем интеллигенция участвовала в дискуссиях самым активным образом.
Вмешательство персидской дипломатии должно было усилить накал политической борьбы. Послы Дария III, воцарившегося в 336 г., поддерживали антимакедонское движение греков не только речами, но и деньгами: 300 талантов были переданы в Афины[63], какие-то суммы приняли Спарта и, по-видимому, Фивы[64]. Однако маневры Персии не могли иметь очень большого значения[65], так как события нарастали с молниеносной быстротой. Восстание фивян летом 335 г., взятие города Александром осенью 335 г. и последующее свирепое наказание восставших ясно показали Элладе, что такое македонская гегемония. Немного позднее, в 331 г., выдающийся государственный и культурный деятель афинянин Ликург, сын Ликофрона, в своей речи против Леократа кратко и метко охарактеризовал судьбу Греции. Говоря о погребении воинов, павших в битве при Херонее, он сказал, что вместе с их телами была погребена и свобода всех других эллинов (Adv. Leocr., 154, 50).
Печальная участь фиванцев[66] позволяет предполагать, что противники Македонии во многих полисах подверглись преследованиям. В первую очередь это были наиболее известные государственные деятели и ораторы. Как сообщают многие авторы, Александр письменно потребовал от Афин выдачи ему Демосфена, Ликурга, Гиперида, Полиевкта, Харета, Харидема, Эфиальта, Диотима и Мироклея[67]. Этот перечень показывает, что македонский царь хорошо знал лидеров враждебной ему интеллигенции и придавал большое значение их деятельности в Афинах. По-видимому, это требование царя вызвало нежелательную для Македонии реакцию среди широких кругов демоса. Даже такой активный защитник македонских интересов, как Демад, выступил перед царем в защиту своих соотечественников. Александр смягчился и удовольствовался изгнанием одного лишь Харидема[68], который отправился прямо в Персию к Дарию III.
Это решение молодого царя полностью соответствует той линии поведения, которую он проявил в Фивах: из уважения к памяти Пиндара при расправе с восставшим городом дом поэта был сохранен, а его потомкам дарована пощада[69]. В этих политических акциях Александра нужно видеть не только восхищение греческой культурой, но и определенное стремление привлечь образованное эллинство на свою сторону. Иными словами, позиция греческой интеллигенции в глазах Александра была важным фактором в идеологическом завоевании Эллады.
События последующих 13 лет показали внушительную силу антимакедонской партии в Афинах, возглавлявшейся такими умами, как Демосфен, Гиперид, Аристоник, Гимерий и некоторые другие. Недаром Антипатр после победы над союзом эллинов при Кранноне в 322 г. двинулся со всеми силами на афинян. И хотя, по выражению источника Диодора, македонский стратег относился к этому полису благожелательно, продиктованные им условия отличались исключительной суровостью: отказ от демократии (право гражданства оставлялось лишь тем, кто имел имущества не меньше, чем на 2000 драхм), отправка «желающих» неимущих афинян катойками во Фракию (таких изгнанников было более 12 тысяч), введение македонского гарнизона в крепость Мунихия (холм к востоку от Пирея), отдача Самоса и казнь названных выше ораторов[70]. В тогдашней ситуации деятельность этих ярких идеологов антимакедонской интеллигенции представлялась Антипатру столь же опасной, как и существование демократического строя в Афинах.
62
К сожалению, подлинный текст договора греков с Александром не дошел до нас в целом виде. Кусок его, найденный в 1897 г. в Афинах (Tod. Selection, II, № 183), показывает, что фразеология документа была выдержана в духе греческой дипломатии. Что касается договора, заключенного с эллинами еще Филиппом осенью 338 г., то этот документ (Syll.3, № 260) в стк. 11—13 ставит царскую власть Филиппа на первое место, а греческие политейи — на второе.
63
О персидском золоте, полученном Демосфеном, сообщают Эсхин (III, 239), Диодор (XVII, 48), Динарх (I, 10, 18). По сведениям Плутарха (Demosth., 20), афинский оратор выдал расписку в получении этих денег, и этот документ в Персии был передан Александру. П. Клоше, рассмотрев все данные, пришел к выводу, что окончательно решить вопрос нельзя и что в деле с этими деньгами Демосфен совершил ложный шаг (Cloche Р. Demosthenes et la fin de la democratie athenienne. P., 1937, p. 264—298).
65
Нам кажется, что Г. Бенгтсон преувеличил роль персидских денег (Bengtson Н. Ор. cit., S. 325).
66
Вместе с ними выступили аркадяне, элейцы и этоляне, Афины же не успели из-за деятельности промакедонских сил вступить в войну.
68
Этот талантливый полководец, уже в 360-е годы служивший различным политическим деятелям и впоследствии много раз воевавший против Филиппа II, был вполне достоин личной неприязни Александра.