– “Сергей, простите, а вы что, больной?”
– “В каком смысле?” – недоумённо вопросил я, – “В каком смысле, девушка, больной?”
– “Ну как, вы же не пьёте, а если вы не пьете, этого же не может быть, ведь если человек не пьёт, наверное у него что-то со здоровьем сильно не в порядке…
– “Нет, я не больной, просто не любитель, это нормально, у нас весь коллектив такой”, – неподдельно удивился я.
Сергей Богаев
Надо сказать, что тогда, когда это всё происходило, я еще не понимал насколько это перевернет дальнейшую жизнь нашего ансамбля, какие наступят последствия этой встречи. Мне казалось, что это просто приятная такая тусовка с близкими по духу людьми, они ставили свои записи, привезли новый свой альбом “Треугольник”, но мы тогда не любили такую музыку, в смысле тихую, спокойную. Для нас тогдашних, с нашим музыкальным образованием это казалось слишком тихо и медленно, не сказать сопливо. Но я отдавал себе отчет, что это было совершенно необычно и очень интересно. Мы слушали то “Аквариум”, то наш альбом, Андрей Владимирович выпытывал у меня все подробности записи и тогда как раз тогда он и произнес сакраментальное: – “Давай, запиши мой адрес, у меня ведь тоже своя студия есть”. Он работал преподавателем кружка акустики и звукозаписи в Доме Юного Техника, где и записывались все гранды отечественной рок музыки на нелегальном положении. – “Мало ли что, если будешь в Ленинграде – заезжай, посмотришь, какая у меня студия, да и мало ли что тут у вас в Архангельске случится, потребуется помощь – приезжай, звони в любое время, обращайся без стеснений”. Я записал его координаты с полной уверенностью, что мне это нафиг не нужно и сто лет не понадобится. Не придал этому никакого значения, но из вежливости записал все на бумажку. Как потом показало время – я очень ошибался.
Народ уже к тому времени совсем раздухарился, уже и песни пошли под живую гитару. Помню, как мне понравился Ляпин, его сосуды уже окончательно расширились до нужной кондиции, кровь забурлила, он взял гитару и в дырках между Гребенщиковым поливал соляки. Я услышал, как человек играет, меня просто поразило, как в меру трезвый человек может такое живьем выделывать, ладно западные пластинки, это понятно, но тут обычный живой человек сидит напротив и так поливает. Это вызвало у меня огромный интерес и поражение, впервые я видел, чтобы так человек играл на гитаре. Кроме меня, конечно. Но это если отбросить ложную скромность. Жалко, что не было возможности куда-то пойти, сыграть вместе джем-сейшн, на базу Красной Кузницы это было невозможно, там все по пропускам. Я не мог провести такую большую компанию подвыпивших, шумных и, главное, слишком волосатых для нашего города людей. Эту идею пришлось замять на корню, и все всё понимали. Мы слушали пленку с записью вчерашнего концерта, но прямо скажу, наибольшее впечатление на меня произвела их живая игра на квартире Олега, еще и Женька палочками подстукивал по стулу, ляпинские соло – это звучало куда интереснее вчерашней пленки.
Мне очень понравились тексты Гребенщикова, тексты Машины Времени были слишком поучительны, нас это очень раздражало, такие нравоучения с высоты каких-то таких своих прожитых лет, с высоты какого-то своего особенного понимания чему-то учит и учит. А мы считали, что вроде и сами всё знаем. У “Аквариума” были тексты более подходящими для нас, совершенно противоположные Машине, с юмором, безо всяких сраных философствований и нравоучений. Так и произошел этот первый контакт с музыкальной цивилизацией, который впоследствии оказался для нас знаковым. Как хорошо, что Олег вытащил меня и заставил познакомиться с такими интересными людьми. Николай Харитонов, который все время находился в нашей компании, очень заинтересовался нашим коллективом, потому что слышал ранее про нас, но не воспринимал. Он был тогда главным по рок музыке в Архангельске, его мнение всегда было окончательным, весомым и бесповоротным. Если он приходил к какой-то группе на репетицию, слушал и говорил что нет, это бесперспективное направление, ничего из этого не выйдет, и это уже считалось приговором. Однажды он не вполне легально посетил и нашу репетицию, послушал из-за стеночки, и как мне потом сказали, скривился, мол, ничего хорошего. А тут, когда он увидел реакцию наших ленинградских гостей, он тоже несколько обалдел, потому что их мнение никакому сомнению не подвергалось, уж если такие люди так говорят – то что-то в этом точно есть. С той поры Николай Николаевич удостоил нас вниманием и тоже стал проявлять живой интерес к нашему творчеству. В общем, положительных моментов от этой встречи оказалось масса. Все оно проявилось намного позже – этот день стал вехой для нас.