А нам в первом классе прочитали рассказ, как маленький Ленин посадил кляксу (нынешние и слова-то поди такого не знают) на последней странице тетрадки, и переписал всю тетрадку заново[77].
В сборнике стихов Сергея Михалкова 1936 года, дававших детям в целом, по оценке А. А. Фадеева, «основы социального воспитания»[78], трудности научения письму характерно описываются как равнозначные опыту надлежащей социализации, обязывающей ребенка, с одной стороны, к преодолению физической трудоемкости письменного процесса, а с другой — умению сопротивляться психологическим соблазнам:
Писать красиво не легко: «Да-ет ко-ро-ва мо-ло-ко». За буквой буква, к слогу слог. Ну хоть бы кто-нибудь помог! Сначала «да», потом уж «ёт». Уже написано «дает», Уже написано «дает», Но тут перо бумагу рвет. Опять испорчена тетрадь — Страничку надо вырывать! Страничка вырвана, и вот: «Ко-ро-ва мо-ло-ко да-ет». «Корова молоко дает», А нужно все наоборот: «Дает корова молоко»! Вздохнем сначала глубоко, Вздохнем, строку перечеркнем И дело заново начнем. «Да-ет ко-ро-ва мо-ло-ко». Перо цепляется за «ко», И клякса черная, как жук, С конца пера сползает вдруг. Одной секунды не прошло, Как скрылись «ко», и «мо», и «ло»… Еще одну страничку вон! А за окном со всех сторон: И стук мяча, и лай щенка, И звон какого-то звонка, — А я сижу, в тетрадь гляжу — За буквой букву вывожу: «Да-ет ко-ро-ва мо-ло-ко»… Да! Стать ученым не легко!Схожие переживания и страхи — с разной степенью серьезности — отразились в детских стихах Агнии Барто, Елизаветы Тараховской, Людмилы Татьяничевой, Михаила Пляцковского:
Теперь я ученица, Чернилами пишу. Боюсь пошевелиться, Сижу и не дышу. Чтоб писать Чернилами, Собраться надо С силами <…>. Я новенькую ручку В чернила окуну — Уже на каждом пальце По черному пятну <…>. Соринка, как нарочно, Приклеилась к перу. Какая вышла буква — Сама не разберу! Стол у нас Качается — Клякса получается[79]; Пахнет в классе свежей краской, И бела твоя тетрадь. Обещай мне черной кляксой Белый лист не замарать[80]; И к тому же, между прочим, Не обходится без клякс. <…> Меньше фраз — и меньше клякс. До чего ж умен Тарас! — И, похожую на кочку, Грамотей поставил точку[81]; Опять сегодня плачет Света. Не получается никак В ее тетрадке мягкий знак: То очень жирный, то кривой; Ну все какой-то не такой! Она выводит так и сяк <…>[82].На огорчительные трудности чистописания недоуменно сетовали герои детских рассказов Ивана Василенко, Виктора Драгунского, Сергея Антонова:
Я старался не делать клякс. А они вот как назло!.. С каждой новой страницей тетради я думал: — «Вот, теперь не буду мазать». <…> Но нет. Кляксы, кляксы лезли одна за другой. Я в горе[83].
У меня в табеле одни пятерки. Только по чистописанию четверка. Из-за клякс. Я прямо не знаю, что делать! У меня всегда с пера соскакивают кляксы. Я уж макаю в чернила только самый кончик пера, а кляксы все равно соскакивают. Просто чудеса какие-то! Один раз я целую страницу написал чисто-чисто, любо-дорого смотреть — настоящая пятерочная страница. Утром показал ее Раисе Ивановне, а там на самой середине клякса! Откуда она взялась? Вчера ее не было! Может быть, она с какой-нибудь другой страницы просочилась? Не знаю…[84]
Клякса! Промакнул ее, написал полслова — плохо получилось, да и последнюю букву размазал. Ваня как выдернет перо из ручки и швырнет на пол[85]…
Среди литературных жертв чистописания советской поры значится и Буратино из сказки Алексея Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино» (1935). В добавление к исходному тексту Коллоди Буратино у Толстого характерно проявлял свою недисциплинированность нежеланием и неумением справляться с правилами чистописания:
Нам уже известно, что Буратино никогда даже не видел пера и чернильницы. Девочка сказала: «Пишите», — и он сейчас же сунул в чернильницу свой нос и страшно испугался, когда с носа на бумагу упала чернильная клякса. Девочка всплеснула руками, у нее даже брызнули слезы.
— Вы гадкий шалун, вы должны быть наказаны!
Она высунулась в окошко:
— Артемон, отведи Буратино в темный чулан!
Благородный Артемон появился в дверях, показывая белые зубы. Схватил Буратино за курточку и, пятясь, потащил в чулан, где по углам в паутине висели большие пауки[86].
О том, что дисциплина и чистописание подразумевают друг друга, советскому ребенку напоминал и Николай Носов в финале «Приключений Незнайки и его друзей» (1953). Исправившийся Незнайка старается читать и аккуратно писать, но — в иллюстрацию к еще не завершенному процессу своего перевоспитания — пока не может избавиться от клякс, которые он к тому же всегда слизывает языком: