Вслед за этим последним набором цитат идет сообщение о наделении Константина Ростовом и пятью иными городами. С отъездом Константина исчезают из летописи притчи и цитаты и появляются вновь лишь тогда, когда этот князь приехал снова во Владимир в 1211 г.
Продолжая проверять высказанную выше гипотезу об участии Даниила Заточника в летописном деле, сопоставим стиль рассмотренных выше фрагментов владимирского летописания, выделенные нами на основе их афористическо-цитатного стиля, со стилем «Слова» Даниила.
Нам придется для этой цели рассматривать совместно как южнорусские записи 1200–1204 гг., так и владимирские за 1205–1207 гг. не только потому, что и те, и другие оказались, в конце концов, в одном из владимирских сводов, но и потому, что между ними есть очень много точек соприкосновения.
Южнорусская запись 1200–1204 гг., судя по сопровождавшим ее миниатюрам Радзивиловской летописи, посвященным исключительно южным делам, представляла собой особое произведение, написанное и иллюстрированное на юге, вероятнее всего в Переяславле; это повествование еще при жизни Всеволода попало во Владимир.
Политическая направленность здесь одинакова с остальными частями Владимирского свода: на первом плане поставлены интересы Всеволода и его союзников. Одинаков с фрагментом 1205–1207 гг. и стиль изложения, сочетающий подробный деловой рассказ с риторическими отступлениями. Одинаков интерес к югу — во фрагменте 1205–1207 гг. продолжается изложение южных событий. Одинаков интерес к посольским делам, к технике дипломатических переговоров и даже к одним и тем же лицам, вроде Михаила Борисовича. Хронология тоже облегчает сближение обоих фрагментов: южное переяславское повествование кончается (судя по миниатюрам) пострижением Рюрика в монахи и вокняжением союзника Всеволода Романа в 1204 г.
Риторический вариант владимирской летописи начинается с 1205 г., как бы принимая эстафету от своего переяславского предшественника. Особая торжественность словесного и живописного изображения отъезда и прибытия в Переяславль десятилетнего сына Всеволода Ярослава в 1200 г. позволяет, таким образом, решить вопрос о полном сходстве духа и формы южной летописи за 1200–1204 гг. и владимиро-суздальской летописи за 1205–1207 гг.: в момент напряженнейшей борьбы за Киев Всеволод Большое Гнездо посылает сына в свой южный форпост в Руси; его опекуном, реальным представителем Всеволода на юге естественнее всего мог быть его свояк Ярослав — «сын царя Владимира».
Достоверно известно, что «Володимиричи» юридически перешли на сторону союзников Всеволода уже в 1201 г. и воевали с его врагами в 1203 и 1205 гг.
Мы уже выяснили, что летопись в Переяславле в эти годы вел человек, близкий к Ярославу Всеволодичу и к «Володимиричам» и внимательный к посольским делам, что выразилось в тщательном фиксировании всех крестоцелований как в тексте, так и в миниатюрах его летописи. Ничто не противоречит признанию в этом летописце того автора, который еще в 1197 г. связал свою судьбу с Ярославом Владимировичем и последовал за ним в Новгород. В 1201 г. Ярослав Владимирович был уже на юге, и в этом же году началась летопись, защищавшая интересы Романа и «Володимиричей».
Когда Роман, упрятав Рюрика в монастырь, вокняжился в Киеве и напряжение обстановки ослабло, летописец мог быть отозван или послан в составе одного из посольств во Владимир. Во Владимире наш автор нашел нового покровителя — молодого князя Константина Всеволодича. Признанная образованность Константина облегчала его сближение с летописцем-книжником, несомненно, тоже очень образованным и начитанным человеком. Если признать верным, что этим летописцем-ритором был Даниил Заточник, то мы получаем еще одну точку соприкосновения с князем Константином Ростовским: озеро Лаче, где плохо «процветала часть» Даниила, находилось в его владениях, и он командовал белозерскими полками.