Злокозненному Святославу киевский летописец прямо противопоставляет братолюбивого Изяслава, простившего измену Всеволода: «Се аз не помяну злобы первыя — ты ми еси брат, а аз тобе и положу главу свою за тя!», «Сий кънязь пролия кровь свою за брата своего, съвершая заповедь господьню». Изяслав, как известно, погиб в битве на Нежатиной ниве в 1078 г., отстаивая права младшего брата.
Возвратимся к Изборнику. Заинтересовавшая нас фраза взята из «Премудрости Исуса сына Сирахова», откуда составитель брал отдельные афоризмы в своем основном тексте Изборника. Есть эта фраза в другом переводе и в Изборнике 1076 г. в составе целого раздела «Мудрость Исусова»: «Не глаголи на брата неправьды, ни другу того сътвори, еже ти себѣ не любо»[90].
В своем полном виде изречение начиналось с осуждения вражды братьев, что вполне соответствовало той обстановке, в которой заканчивалась переписка Изяславовой книги. Дьяк Иоанн успел поставить дату окончания своего труда — 6581 г. (начинавшийся 1 марта 1073 г. по нашей хронологии), а всего через три недели, 22 марта, Святослав уже захватил Киев, заставив старшего брата уйти в длительное изгнание («и ходи по чюжеи земли, блудя»).
Покидая Киев, Изяслав взял «именье много», но драгоценный Изборник остался в Киеве. Вот на эти-то три недели и приходится сентенция дьяка Иоанна, выраженная им очень осторожно, без упоминания имевшейся в оригинале клеветы на брата: «Оже ти собе не любо, то того и другу не твори». Адресована она была, надо полагать, зачинщикам усобицы — младшим братьям великого князя, и в первую очередь Святославу, ставшему вскоре владельцем Изборника.
Не будучи связано с текстом, написанное не на месте, это изречение невольно отразило напряженность драматических событий в Киеве в марте 1073 г., а умолчание о вражде братьев позволило ему уцелеть и после смены владельца, когда имя Святослава появилось и в послесловии, и в начале книги, и на миниатюре, изображавшей все семейство Святослава.
Опубликовано: Изборник Святослава 1073 г. Сб. статей., М., 1977.
«Остромирова летопись»
Изучение русских исторических концепций XI–XII вв. представляет для нас двоякий интерес: во-первых, оно позволяет полнее представить развитие общественно-политической мысли на Руси, а во-вторых, дает возможность строже подойти к использованию летописных сводов, которые все еще (несмотря на ряд критических работ) иногда рассматриваются как источники, адекватные исторической действительности.
Нет надобности повторять, что для изучения исторической мысли XI–XII вв. очень важно проследить первое появление тех легенд о происхождении Русского государства, которые на несколько столетий вперед разделили историков на два лагеря: норманистов и антинорманистов.
Д.С. Лихачев считает первым норманистом в русской истории летописца Нестора, автора знаменитой «Повести временных лет»[91].
К высказываниям Д.С. Лихачева нужно сделать две поправки: во-первых, проваряжская тенденция проводилась в «Повести временных лет» не автором ее, Нестором, а редактором 1118 г., лицом, очень близким к князю Мстиславу Владимировичу (сыну Мономаха, внуку английского короля), для которого ходячая легенда о призвании трех братьев была личным семейным преданием; во-вторых, этот редактор, круто обращавшийся с попавшим к нему в руки текстом Нестора, не был первым, внесшим легенду о призвании варягов в русское летописание. А.А. Шахматов в свое время на основании очень кропотливых изысканий установил, что варяжской легенды еще не было в предполагаемом им киевском своде 1039 г. и что она появилась в киевском своде 1073 г., будучи взята из новгородского летописания середины XI в.[92]
В каком виде появилась на страницах исторических сочинений легенда о призвании варяжских князей, мы выясним в дальнейшем, а здесь следует сказать, что закрепилась она в летописании XII в. не без участия третьей (1118 г.) редакции «Повести временных лет». После киевского восстания 1113 г., заставившего феодальные верхи призадуматься над обоснованием своей власти, и после приглашения в Киев Владимира Мономаха, сразу же создавшего новые правовые нормы, новгородская легенда о приглашении князя, «иже рядил бы ны по праву», приобрела новый смысл. На многие века была найдена удобная формула о «добровольном» приглашении князей народом и о бедствиях безвластия.
В русской исторической литературе XI в. существовали и боролись между собой два взгляда на происхождение Русского государства. Согласно одному из них центром Руси и собирателем славянских земель являлся Киев, согласно другому — Новгород. Все зарубежные источники подкрепляют первый вариант, выдвигая на главное место Киев и не упоминая Новгорода. Договоры Руси с Византией и вся фактическая история русских земель X–XI вв. подтверждают старшинство Киева. Поэтому представляет значительный интерес выяснение вопроса о времени и месте появления литературной традиции, связывающей начало русской государственности с Новгородом и «призванием варягов» в Новгород, традиции, закрепленной третьей редакцией «Повести временных лет».
90
Изборник 1076 г. М., 1965, с. 338, л. рукописи 158 об. Это перевод греческого: μη αροτρια ψευοορ ’επ’ αδελφω σου μηδε φιλώ του ομοιον ποιεί (12, с. 766). Издатели затруднялись расшифровать плохо сохранившееся слово после «не»: «далее не читается слово из четырех букв, кажется, МОЖЕ…» (с. 388, прим. 2). Думаю, что послесловие Изборника 1073 г. дает право на восстановление этого слова, как «любо».
91
«Нестор явился первым норманистом в русской истории. Он утверждал норманское происхождение княжеского рода и самого названия Руси». Однако «норманская теория» печерских монахов была теорией, прежде всего, антигреческой и, по тем временам, общерусской (
92