3. Трудно допустить, чтобы летописец, позволивший себе вторгнуться в вопрос о происхождении князя Владимира, мог так грубо ошибиться и неправильно назвать деда этого прославленного князя.
4. Если Свенельд, являвшийся своего рода мажордомом киевского князя Игоря и сумевший «изодеть свою дружину оружием и порты» так, что сам князь ему позавидовал, был действительно родоначальником Владимира, то как понять заносчивость Рогнеды, не пожелавшей «разуть робичича»? Правнук Свенельда, владевший древлянами и уличами, был ровней дочери Рогволода, властвовавшего над одними полочанами.
5. Допуская, что родословная Владимира восходит к Свенельду, мы должны будем признать, что в событиях 977 г. Свенельд выступил полководцем войск сводного брата своего правнука (войск Ярополка).
Количество таких несообразностей можно было бы увеличить, но и без того ясна необоснованность данного раздела труда Шахматова[99].
Таким образом, предполагаемая Д.С. Лихачевым «устная летопись семи поколений» лишается своих начальных звеньев. Устный же характер передачи новгородских известий X–XI вв. также должен быть подвергнут большому сомнению: в летописи содержатся в значительном количестве точные даты, имена второстепенных лиц, описание погоды в тот или иной знаменательный день, точные топографические приметы и даже не подлежащий сомнению (в смысле своей вещественности) текст «Русской Правды».
Находки в Новгороде берестяных грамот, одновременных сводам 1050 г. и написанных малограмотными «черными людьми», заставляют усомниться в том, что династия новгородских посадников, родичей киевских князей, пользовалась только «изустной практикой родовых и семейных преданий». Д.С. Лихачев прав в одном, что «в новгородских известиях киевской летописи определенно чувствуется нарочитое внимание к истории новгородских посадников»[100].
Пересмотр доказательств Шахматова и всех возражений ему убедил меня в научной обоснованности его реконструкции новгородского свода 1050 г., требующей лишь частных поправок.
Самая существенная поправка касается времени окончания свода. Устанавливая 1050 год как дату завершения работы сводчика, Шахматов руководствуется, по существу, только одним соображением: «Замысел создать свод возник под влиянием обстоятельств, сходных с теми, что вызвали создание свода Киевского, т. е. под влиянием построения нового соборного храма… Новгородский свод составлен в 1050 г. по распоряжению новгородского владыки Луки и князя новгородского Владимира в ознаменование построения нового храма св. Софии»[101]. Однако если принять совершенно справедливое деление новгородских известий середины XI в. на основной свод и на добавочные приписки (продолжавшиеся вплоть до 1079 г.), то рубежом между этими частями никак не может быть 1050 г.: по обе стороны этой даты мы видим одинаковое изложение с одной и той же степенью подробности, с одинаковым интересом и к церковной, и к светской истории.
Некоторой гранью является 1054 год — год смерти Ярослава Мудрого, год смены новгородского посадника. После этой даты новгородские известия вплоть до 1061 г. касаются только церковных событий, связанных с владычным двором епископа Луки.
Вторым доказательством существования грани между летописью и приписками к ней именно в 1054 г. является упоминание о смерти посадника Остромира. В Софийской 1-й летописи оно помещено под 1054 г., сразу же после описания смерти Ярослава Мудрого и его завещания: «И прииде Изяслав к Новугороду и посади Остромира в Новегороде. И иде Остромир с новгородци на Чюдь и убиша его Чюдь и много паде с ним новогородцев»[102]. Давно уже известно, что приписка к знаменитому Остромирову евангелию, написанному в 1056–1057 гг., свидетельствует о том, что Остромир был жив спустя три года после записи 1054 г. о его смерти[103].
На этом основании Шахматов правильно расчленяет приведенную выше летописную запись на две части и вторую часть, повествующую о смерти Остромира, довольно убедительно относит к 1060 г.[104] Таким образом, время деятельности Остромира расширяется с одного года до шести лет; Остромир был поставлен новгородским посадником князем Изяславом Ярославичем тотчас же после смерти его отца Ярослава. В 1056–1057 гг. Остромир заказал великолепное Евангелие, написанное торжественным уставным письмом и с княжеской роскошью украшенное многоцветными инициалами и высокохудожественными миниатюрами, как бы воспроизводящими перегородчатую эмаль с ее золотыми контурами. Для того чтобы оценить значение этой древнейшей дошедшей до нас книги, достаточно сказать, что в XII в. сын Мономаха, Мстислав, заказывая Евангелие, взял за образец Евангелие Остромира.
99
К чести А.А. Шахматова, нужно сказать, что в реконструкции текста свода 1050 г. он везде точно оговорил свои домыслы и поправки.
101
103