Рабочие повели борьбу за свои права.
В 1885 году в России вспыхнула одна из первых рабочих забастовок. Произошло это под Москвой, в городе Орехово-Зуеве на ткацкой фабрике фабриканта Морозова. Перепугался Морозов, стал срочно телеграфировать царским властям: «На фабрике рабочие волнуются… Почтительнейше просим принять меры к прекращению беспорядков».
К вечеру прибыли царские войска. Пришлось ткачам отступить перед силой.
Ещё более мощное выступление рабочих произошло на Обуховском оружейном заводе.
— Хватит! Натерпелись! Пусть ставки повысят, — потребовали они.
Объявили рабочие забастовку.
Хозяин завода приказал для острастки уволить двадцать шесть человек с работы.
Забегал слесарь Афанасий Никитин.
— Братцы, — кричит, — приступайте к работе. Так они нас всех уволят!
Только рабочие не послушались Афанасия Никитина, не испугались: к работе не приступили. Мало того, предъявили хозяину новое требование: уволенных немедля восстановить. Прошёл день, второй, третий. Прошла неделя, наступила вторая. Не дымит, не работает Обуховский оружейный завод. Слесарь Афанасий Никитин и вовсе перепугался.
— Братцы, — уговаривает он рабочих. — Так нет же силы в наших руках. Всё равно не будет по-нашему. Только хуже себе…
Не слушают рабочие Никитина. Прошла ещё неделя. Не прекращается забастовка.
Вызвал тогда хозяин войска. Окружили солдаты завод. Но не сдались рабочие. Построили баррикады, приготовились к бою.
— Братцы, — не унимается Афанасий Никитин. — Пожалейте себя. Братцы, нас же солдаты, как зайцев…
Двинулись солдаты на баррикады, открыли стрельбу. А что у рабочих? Камни да доски. Продержались полдня на баррикадах, сломили войска рабочих.
Арестовали в этот день восемьсот человек. Судили. Многих отправили в Сибирь — на каторгу.
Так ничего и не добились рабочие.
— Говорили, предупреждал, — опять завёл про своё Афанасий Никитин. — Нет же силы в наших руках. Не стоило начинать.
— Начинать, говоришь, не стоило!? — возмущались рабочие.
— Да в любом деле главное, чтобы начать. Силы, говоришь, нет? Эх, ты! Сила в народе могучая, богатырская. Погоди, придёт время — покажет народ себя!
В лесу у Емельяновки
еревня Емельяновна лежала в стороне от проезжих дорог, верстах в трёх от Петрограда. За деревней — лес, сразу за лесом — берег Финского залива.
Ничем не примечательна Емельяновна: домов в ней немного, жители мирные. Никаких историй, никаких происшествий. И лес как лес, ничего в нём особенного: сосна да берёза, кусты колючей малины, заросль орешника. Редко кто забредал сюда из прохожих.
И вдруг…
Крутился однажды местный мальчишка Санька Лапин около леса, глянул — двое неизвестных. Прошли неизвестные полем, осмотрелись по сторонам, скрылись в орешнике.
«Кто бы это? — подумал Санька. — Парни молодые, здоровые. Вдруг разбойники?»
Хотел было мальчишка подкрасться к орешнику, да не решился. Обошёл стороной, выбежал к заливу, смотрит — у берега лодки: одна, вторая, третья… Из лодок выходят люди, тоже озираются по сторонам и направляются к лесу.
Бросился Санька назад в деревню, к дружку своему Пашке Дударову.
— Паш, Паш, — зашептал он, — люди, человек двести!
— Брось врать!
— Не сойти с места.
Побежали приятели в лес. Идут осторожно, крадучись. От куста к кусту пробираются. Вышли к поляне — народу! Стоят полукругом. В центре — рабочий. В пиджаке, в красной рубахе. Вытянул вперёд руку, заговорил.
Обомлели ребята, залегли за кустами, притихли.
— Сегодня мы, петроградские рабочие, собрались сюда… — долетают до Саньки и Пашки слова оратора. — Нас мало сегодня, но близок час народного пробуждения…
Выступающий говорил горячо, убеждённо, а кончил словами:
— Да здравствует наш пролетарский праздник!
Санька толкнул Пашку:
— Про что это он?
Пашка пожал плечами. Впервые про пролетарский праздник мальчишка слышал.
Лежат приятели, что же это за праздник такой, гадают. Не заметили мальчишки, как кто-то подошёл к кусту, раздвинул ветки.
— А вы откуда?!
Обомлели ребята.
— Да мы, да я… Я Санька Лапин, — наконец проговорил Санька.
— Я Пашка Дударов, — сказал Пашка, — мы из деревни, из Емельяновки.
Увидел рабочий, что это не сыщики, не доносчики, а простые ребята. Понравились чем-то они рабочему.
— Ну что ж, выходите, ступайте со мной. Важное вам задание.
Поставил рабочий ребят у берёз, спиной к собравшимся, лицом к лесу, наказал наблюдать за лесом, не пройдёт ли кто подозрительный.
Стоят, наблюдают ребята. До боли в глазах глядят.
Что же происходило в тот день в лесу у деревни Емельяновки?
Впервые в России рабочие отмечали Первое мая — международный рабочий праздник.
Было это давно, в 1891 году.
Аракел
ебывалой силой славился тифлисский[1] кузнец Аракел.
— Дядя Аракел, согни-ка подкову, — просят ребята.
Положит кузнец подкову на огромную, словно сковорода, ладонь, сожмёт — согнётся подкова.
— Гирю, гирю подбрось, — не отстают ребята.
Возьмёт Аракел пятипудовую гирю, начинает играть, словно мячиком.
…Вместе с русскими рабочими на борьбу за свои права стали подыматься и рабочие других национальностей: украинцы, латыши, белорусы, армяне, татары.
В 1901 году в день Первого мая вышли на улицы и рабочие города Тифлиса.
Первомайская демонстрация в Тифлисе получилась большая, многолюдная. Вместе со всеми шёл и Аракел.
На одной из улиц рабочим преградили дорогу полицейские и казаки.
— Разойдись! — приказал казачий офицер.
Демонстранты остановились.
— Разойдись!
Никто не шевельнулся.
Подал тогда офицер команду. Выхватили полицейские и казаки шашки, бросились на демонстрантов.
Смешались ряды рабочих, потеряли равнение. В это время Аракел взял в руки Красное знамя. Заполоскало полотнище в майском весеннем небе. Бросились полицейские к Аракелу, оттеснили его от товарищей, окружили.
Подскакал офицер, схватился за Красное знамя. Не отпускает Аракел знамя, ещё крепче прижал к груди.
— Отпусти! — закричал офицер и полоснул по лицу знаменосца нагайкой.
Пересек красный рубец лицо Аракела, кровью наполнился левый глаз.
Держится Аракел за знамя. Офицер тоже снова вцепился в древко. Пытается вырвать знамя.
— Отпусти! — хрипит офицер.
Не выпускает знамя Аракел. Побелел, посинел, покраснел от страшного гнева офицер, выхватил шашку, взмахнул — вот-вот рубанёт Аракела.
Нет, не испугался тифлисский кузнец. Перехватил он офицерскую руку. Вырвал из неё шашку, подбросил шашку над головой и, как хворостину, переломил на две половины. Опешили офицер и полицейские. Как на чудо, на Аракела смотрят. А Аракел презрительно швырнул на землю обломки шашки, сжал покрепче в руках знамя и не торопясь направился к демонстрантам.