Действительно, сивилла – это предсказательница несчастий. Дошедшие до нас немногочисленные отрывки этой поэзии и особенно сохранившиеся иудейско-христианские книги, о которых у нас будет речь позже, постоянно говорят о грозных и чудесных знамениях, войнах, разрушениях городов, голоде, землетрясениях, солнечных затмениях, наводнениях и т. д. но можно умилостивить разгневанное божество. Благочестные жертвы и празднества могут предотвратить надвигающуюся грозу; поэтому-то в оффициально столь верующем Ряме во всякое время прибегают к сивиллиным книгам. К сивилле, таким образом, не только направляются вопросы отдельных личностей; нет, она сама обращается к массам, предрекая судьбы народов, ибо она сама дитя народа. Её стихи грубы, в них так мало художественной обработки, что в древности образованные люди, которые не могли понять, как можно сочинять такие плохие стихи, удивлялись этому и придумывали для этого самые разнообразные объяснения. Плохим стихам соответствует стилистическое несовершенство. Мысли развиты слабо, и таким образом, вероятно, не без намерения, речь становится темной и запутанной. Когда мрачный эфесский философ Гераклит «Темный» отчеканивал свои резкия, полные презрения мысли, он указал между прочим на сивиллу, которая говорит «яростными устами, без улыбки, без прикрас, без подмазывания, побуждаемая богом».
Яростными устами! Если она сама лишь в своих позднейших стихах, имеющих вполне определенный стиль, все снова и снова просит бога, хотя бы о временном отдыхе, если она, будучи лишь услужливым орудием божества, сама не подозревает, что говорит, то эта мысль, хотя она уже и превратилась здесь в пустую традицию, является первоначальной предпосылкой поэзии сивиллы. Платон также выражается, что сивилла говорит, сама не зная что. Таким образом, как в глазах масс, так и в глазах отдельных мыслителей она, является как бы боговдохновенной. Насмешка Аристофана, который потешается над фантастическими изречениями сивиллы, этого не опровергает; ибо над чем не смеялась комедия! В сознании масс сивилла остается прорицательницей мрачных, чреватых грозными событиями истин до самого позднего средневековья.
Так совершает сивилла свои странствования по земле и привлекает к себе одну местность за другой. Она перенеслась и через Адриатическое море, в окрестности огнедышащей горы в Кампании, до города Кум. Здесь она основала свое второе знаменитое местопребывание. Когда говорят о сивиллах, то подразумевают при этом, главным образом; эритрейскую, кумейскую, а позже, в средние века – тибуртинскую. Здесь в Кумах, на вулканической обильной пещерами почве Кампании, сивилла имела свой грот. Один неизвестный христианский писатель говорит, что в IV столетии по Р. Хр. ему удалось видеть это жилище сивиллы; оно представляло собою, по его словам, высеченную в скале базилику с бассейном, служившим сивилле для купанья. После купанья она отправлялась внутрь грота и с возвышенного места возвещала свои предсказания. Последние в этой местности ей легко было делать. Ей достаточно было продолжать свои старые пророчества о землетрясениях и извержениях, чтоб найти кругом полную веру. О ней скоро сложилась легенда, что она поселилась в Кумах еще в седой древности; ей было уже 700 лет, когда она водила Энея в ад. И еще ей суждено прожить 600 лет; так, в конце концов, она превращается лишь в голос, исходящий из пещеры.
По образцу кумейских изречений в Риме стали делать свои. Нужда научила не только молиться, но и подделывать. В пылу борьбы с Ганнибалом, при всякой неудаче обращались к священным, таинственным изречениям пророчицы, а если они говорили слишком мало, недостаточно ясно, то их заставляли говорить больше, яснее. И эти поступки верующих не вызывали особенного гнева сивиллы; она требовала только для отвращения беды жертв и процессий, а так как римляне, уверенные в божественной помощи, также и сами помогали себе, то успех и авторитет изречений постоянно возрастал.
Между тем как сивилла таким образом на чужбине приобретала все большее и большее значение, на своей родине она постепенно пережила свои пророчества. С веками в Элладе прошло священное опьянение, а накоплявшиеся одно за другим изречения образовали, в конце концов, целую литературу. В ученой Греции, конечно, не было недостатка в знатоках этой литературы. Последним многие изречения оракула казались «ненастоящими». В противовес этому предсказания стали сочиниться в виде акростихов. Литературный интерес вытеснил, таким образом, последний остаток естественности из этих стихов. Появились целые трактаты об отдельных сивиллах, делались попытки писать в их духе. Это направление заразило также в конце концов и самих сивилл. Когда вавилонский жрец Ваала, Бероз, написал свою историю Вавилона, в которой он говорит о потопе, о спасении семьи в ковчеге и т. д., тогда одна из сивилл, назвавшая себя вавилонской или дочерью Бероза, дала поэтическую обработку этого сюжета, при чем, конечно, опять изобразила все, как еще долженствующее совершиться событие.