Но впрочем уже и теперь кое-что можно узнать в этом направлении. Культ Мифры, занесенный солдатами с Востока на Запад и распространенный сирийскими купцами и восточными рабами, получил в римском государстве такое распространение, какого не достигал до него ни один культ. Завладев сначала низшими слоями населения, к концу II столетия по Р. Хр. он становится религией двора и еще столетие спустя приобретает уже особое покровительство цезарей; в конце концов, этот звездный пантеизм, как говорит Кюмин, становится последним прибежищем консерваторов в борьбе против христианства. В самом деле, об религии с ожесточением нападали друг на друга. С древними греческими богами, как мы уже видели, христианство церемонилось очень мало, культ же Мифры, наряду с неоплатонизмом, представлял для него существенную опасность. Обе религии, и Иисуса Христа, и Мифры, происходили с Востока, обе, по-видимому, распространялись с одинаковой быстротой, обе требовали от верующих чистоты души, обе давали множество обещаний. К тому же некоторую таинственную связь между ними не устранила даже фанатическая полемика христиан. Здесь, как и там, пастухи поклонялись новорожденному младенцу; здесь, как и там, праздновалось воскресенье и 25-е декабря – день рождения солнца; здесь, как и там, существовал, наряду с обрядом крещения, обряд причащения; здесь, как и там, между высшим богом и людьми, стоял божественный посредник. Это сходство бросалось в глаза язычникам, и они выводили из него свои резкия заключения, которые были далеко не в пользу христиан; последние, конечно, также не отрицали этих точек соприкосновения, но видели в них лишь бесовское навождение со стороны служителей Мифры. Мы пока должны воздержаться от какого либо вывода относительно этого сходства; цель нашего изложения лежит в несколько ином направлении.
Нам желательно, главным образом, составить себе представление о самой сущности всего этого движения, о силе его стремления, о ходе того процесса, чистейший пункт кристаллизации которого образуется в христианстве. Христианство представляет собою лишь один из факторов всего великого религиозного движения, которое, во всей своей силе, поддерживалось на Востоке вплоть до Магомета; правда, оно – наиболее сильный, наиболее твердый фактор. Часть этих образований, в известном смысле примыкающих к христианству или, по крайней мере, не отвергающих его, мы теперь и рассмотрим.
Здесь, прежде всего, мы встречаемся с замечательной сектой так называемых гностиков, если вообще можно называть сектой веру, разделившуюся на множество сект. Гностики – это «мужи познания», они стремятся в «гнозису», к глубочайшему познанию, хотя бы даже посредством волшебства: они хотят узнать, какая сокровенная сила поддерживает мир. Христианство в том виде, как мы его знаем, является для них лишь предварительной ступенью для этого, простые слова Господни относятся, по их мнению, к чему-то иному, более возвышенному. Вселенная, божество, его цели и его деяния в прошлом, в настоящем и в будущем представляют собою тайну (mysterium), и познания их можно достигнуть только посредством таинственных мистерий. На основании доводов, к которым мы скоро обратимся, было высказано мнение, что гностицизм зародился на Востоке, и этот взгляд, по моему, имеет за себя многое. Гарнак, напротив, остается при том мнении, что это религиозное направление означает лишь первую крупную попытку придать христианству дух эллинизма, и это свое мнение великий теолог основывает, разумеется, на весьма веских доказательствах. Мне кажется, что в этом случае обе стороны правы. В эту эпоху, когда разлагаются старые философские системы, когда религии проникают друг друга, когда культы переносятся с одного места на другое, когда даже различные нации сливаются, по-видимому, в один мировой народ, – не может быть более речи о вполне чистом религиозном творчестве.