Выбрать главу

Эта сцена дана с такой удивительной наглядностью, что можно с уверенностью предполагать: перед глазами певца была фреска, которую он тщательно описал, но смысл изображенной на фреске сцены был уже забыт, и поэт осмысляет ее по-своему, подобно тому как такое же переосмысление происходило и при описании сцен, изображенных на щите Ахилла. Нужно думать, что эти описания — сравнительно более позднего «литературного» происхождения и внушены авторам поэмы минойско-микенскими изделиями, уже тогда привлекавшими внимание, как «предметы старины».

Если попробуем зрительно воспроизвести картину, набросанную у Гомера, то увидим уже знакомую нам сцену: в центре находится колесница с впряженными в нее конями; на колесницу всходят 2 фигуры; перед конями стоит женская фигура с кубком, наполненным вином. Готовится возлияние. Кому? — Конечно, коням.

Но поэт переосмысляет сцену уже по-своему: Приам, вняв увещаниям Гекубы, берет у нее кубок, идет на середину двора и там (в стороне от колесницы и от коней) должен совершить возлияние.

Сцена переосмыслена и продолжена, но жест остался, и Гекуба, вставшая перед конями, воскресает перед нами в позднемикенской вазовой живописи.

Однако другое место в той же «Илиаде» с несомненностью вскрывает подлинный смысл этого ритуального жеста, как обращенного непосредственно к коням.[181] Так, Гектор, побуждая коней ринуться в бой на Диомеда, обращается к ним с молитвой, ибо именно так нужно воспринимать заключение поэта, замыкающее слова Гектора: «...так говорил он, молясь».[182] Обращаясь к коням, Гектор поименно называет каждого из них: «Ксанф, и ты, Подарг, и Эфон, и божественный Ламп...».[183]

Гомеровские поэмы отражают тот переходный период, когда конь становится в подчиненное к герою отношение, когда эпитет «укротитель коней» обозначает доблесть и неустрашимость знатного героя».[184]

Та же вазовая живопись позднемикенской поры помогает нам выяснить большое значение, которое имел конь в культах Крита и особенно Микен.

Лошадь появляется в Месопотамии и, может быть, на Крите в III тысячелетии до н. э., но ее распространение относится ко времени не раньше второй половины II тысячелетия, т. е. периода расцвета микенской и падения минойской культуры.[185]

Рис. 21. Оттиск печати из Кносса.

Наиболее раннее критское изображение коня на оттиске печати из Кносса (рис. 21): на фоне корабля с рядом гребцов (из которых сохранилось три) изображена огромных размеров лошадь, может быть, привязанная к кораблю в знак того, что она прибыла на нем.[186]

Явно непропорциональные размеры лошади по отношению к размерам изображенных гребцов указывают на ее обожествление, на то, что она мыслится здесь скорее в культовом плане, чем, как это предполагает Глотц, в утилитарно-бытовом. Появление знака лошади и колесницы в критском письме также говорит о той большой роли, которую начинает играть лошадь па Крите (рис. 22).

Рис. 22. Знак лошади и колесницы в критском письме.

На одном фрагменте тиринфской пазы позднемикенского периода даны уже в сильно геометризованной форме конь и перед ним мужчина с жестом адорации.[187]

Фрагмент другой тиринфской вазы представляет геометризованное изображение коня, собаки и двух идущих впереди воинов (подражание резьбе по дереву). Поводья коня заставляют предполагать, что за конем следовала колесница со жрецами. Над конем орнамент в виде змей. Конь, занимающий центральное место общей композиции, изображен в торжественном упоре. Воины, идущие впереди, держат копья навесу и откинутый легкий щит. Это подчеркивает воинственно-ритуальную символику изображаемой сцены.

На сосуде из Кипра (Курион) дано изображение коня со знаком двойного топора, что также свидетельствует о культовом значении лошади.

Этот древний конь внушал ужас и требовал для своего умилостивления человеческих жертв. Отблеск этого представления мы встречаем в поедающих людей конях Диомеда, стойла которых политы человеческой кровью;[188] далее — в конях Ахилла, обладавших бессмертием и даром предвидения, которые вещают Ахиллу человеческим голосом его роковую судьбу.[189] Эти кони у Гомера имеют свою генеалогию, восходящую к богам, так же как и кони Эрихтония и Троса.[190]

вернуться

181

Il., VIII.198.

вернуться

182

Ср. молитву Хриса, обращенную к Аполлону: Il., I.43.

вернуться

183

Il., VIII.185.

вернуться

184

Этот эпитет повторяется бесчисленное количество раз в применении и к троянцам и к ахейцам. Ср.: Н. Ebeling. Lexicon Homer. 1871, стр. 518, s. v. hippodamos. Ср. также собственные имена: троянец Гипподам, убитый Одиссеем (Il., XI.325); троянец Гипподамант, убитый Ахиллом (Il., XX.401); Гипподамия — супруга Парифоя (Il., II.472); Гипподамия — дочь Анхиза (Il., XIII.429): Гипподамия — служанка Пенелопы (Od., XVIII.181); Евстафий называет Гипподамией Брисеиду (77, 33).

вернуться

185

Ср.: Б. Л. Богаевский. Изображение лошади в позднеродовом обществе Днестро-Днепровского района. Сообщ. ГАИМК, № 1. 1931, стр. 25. — G. Glotz. La civilisation égécne. Paris, 1923, стр. 193. Глотц считает, что до позднемикенского периода (т. е. до 1580 г. до н. э.) лошадь была неизвестна на Крите. Эд. Мейер (Ed. Meyer. Geschihte des Altenhums, I, 3-е изд., § 435 А) отмечает, что в Малой Азии лошадь известна с начала второго тысячелетия, откуда она, может быть, и попала на Крит. По Глотцу, лошадь называлась в Азии „осел горы“ и появилась в Египте вместе с гиксосами, а затем (почти сразу же) на Крите, Арголиде и на Кипре. Таким образом, самая поздняя дата появления лошади на Крите — XVI в. до н. э. Ср.: D. Fimmen, Kretisch-myk. Kultur, стр. 115. Однако существует и другое мнение о том, что лошадь была завезена на Крит с греческого материка. Так, Шухардт (С. Schuchardt. Schliemann's Ausgrabungen in Troia, Tiryns, Mykenä, Orchomenos, Ithaka im Lichte der heutigen Wissenschaft. Leipzig, 1891, 2-е изд., стр. 202 сл., рис. 152-154) указывает, что наиболее древние изображения лошадей найдены в микенских шахтовых гробницах. Ср.: G. Rodenwaldt. Tiryns, II, Athènes, 1912, стр. 105, рис. 43. — Chr. Tsountas. ‘Εφ., 1887, стр. 164 сл., табл. 11). Нильсон в рецензии на работу Белоха отмечает, что лошадь может быть отнесена к материковым элементам, которые переселенцы принесли с собой, наряду с лошадью, завезенной с Востока при посредстве касситов (М. Р. Nilsson. К. I. Beloch. Griechische Geschichte, 2-е изд., I, 1-2, GGAnz., CLXXVI, 1914, № 9/10, стр. 525 сл.).

вернуться

186

Эванс сопоставляет этот рисунок с кносскими глиняными печатями с изображениями лошадей и с фресками Микен и Тиринфа (ср.: Palace of Minos, IV, 2, стр. 227 сл.). Ср.: С. Н. Hawesa, Н. В. Hawes. Crete, the forerunner of Greece. London — New Jork, 1909, стр. 43. Авторы сопоставляют этот корабль с финикийским, объясняя две скрещенные над мачтой луны, как два месяца пути. Они, вопреки мнению Эванса, датирующего появление лошади на Крите началом позднеминойского периода, указывают, что изображения коней имеют место уже на раннеминойских печатях.

вернуться

187

Шухардт (Schliemann's Ausgrabungen, стр. 163) неверно предполагает держание повода, поскольку рука представляет раскрытую ладонь.

вернуться

188

Ср.: Eurip., Alc. 483-498.

вернуться

189

Ср.: Il., XVI.149-154 и XXIII.276-279.

вернуться

190

Il., XVI.149 сл.; XX.221 сл.; V.265-273. О связи самого Эрихтония со змеей и конем литературу см. у Мальтена: L. Malten. Das Pferd im Totenglauben. Jahrb. d. Deutsch. Arch. Inst., XXIX, 1914, стр. 189 сл. В работе подчеркнуто зловещее представление о коне, бывшее общераспространенным у греков.